Сопка голубого сна - Игорь Неверли

— Вот уж, действительно, мало жил, а много пережил,— вздохнул Войцеховский.— Тяжкие испытания выпали на вашу долю... Но теперь-то вы устроились? Работаете?

— Спасибо. Тут мне повезло. Я занялся охотой и встретил человека, у которого многому можно научиться. Я к нему питаю любовь и уважение. Это Николай Чутких.

— Хороший работник и честный человек,— подтвердил ксендз.

— Мы с ним провели зиму в тайге, и я заработал на мехах полторы тысячи рублей.

— Полторы тысячи! — воскликнул Войцеховский.— Ну и ну, мне пришлось пять лет тяжело работать, прежде чем я добился такого жалованья.

— Но я все потерял.

— Как же так?

— Устал за день, пропотел, решил искупаться. Снял с себя все и прыгнул в воду. Поиграл с собакой, поплавал по течению и против течения, а когда вышел на берег, не нашел ни одежды, ни денег, ни ружья, ни лошади — ничегошеньки. Все унесли.

— И вы голым остались? Господи, боже мой!

— И ничего не удалось вернуть?

— Ищи ветра в поле... У меня остались только вот эти часы, купленные в Париже, потому что валялись в траве и воры их не заметили, да наган с двумя патронами, ни к чему уже, в сущности, не пригодный — где я куплю патроны, не имея разрешения на оружие.

— И как же вы теперь?

— Мы строим дом в тайге, я зарабатываю тридцать рублей в месяц. ...Больше всего мне жалко ружья — плохое ли, хорошее ли, но оно меня кормило.

— То есть вы хотели бы иметь ружье? Хорошее ружье?

— Да хоть какое, лишь бы стреляло.

— Вы знаете «Парадокс»?

— Нет. Что это такое?

— А английскую фирму по производству охотничьих ружей, Ричардсона, знаете?

— Слыхал.

— Так вот в 1906 году Ричардсон выпустил на рынок фантастическую двустволку — стволы гладкие, только в самом конце, в месте сужения — нарезные. В результате «Парадокс» бьет дробью как любое хорошее ружье с 60 шагов, а пулями — с 200. Будучи в Варшаве, я приобрел такое в охотничьем магазине на Королевской. 800 рублей отдал.

— Ну и ну, на такие деньги можно в Сибири год прожить.

— Конечно, но, увидев такую игрушку, я не смог удержаться. Хоть пару лет, думаю, постреляю из «Парадокса» .

— Почему пару лет? Вы в отличной форме и здоровье у вас...

— Нет, дорогой мой. И форма и здоровье подходят к концу. Что поделаешь, восьмой десяток разменял, приходится распрощаться с ружьем. В Европе, когда ты стоишь и на тебя выгоняют зверя, я бы еще, может, пострелял, но здесь, самому выслеживать дичь, брести по снегу, по ухабам... Нет, это уже не для меня. Пробовал. Тяжело. Остаетесь вы, пан Бронислав.

— Я?! Да вы что, пан Нарцисс?

— Да, в достойные руки... А вы иногда, беря в руки «Парадокс», прибавьте мысленно к тем двум в Польше еще третьего здесь, в Сибири, Нарцисса Войцеховского, который вас уважает и восхищается вами!

ВЫСТРЕЛЫ ИЗ «ПАРАДОКСА»

К началу сентября дом подвели под крышу. Просторный сруб, пятистенок, с парадным и черным ходом, двумя комнатами и кухней, притом что на чердаке, в случае надобности, можно сделать еще две комнатки. Земляная насыпь шириной около метра и такой же высоты, поверх фундамента, окружающая дом и обрамленная дощатой стенкой, держала снизу тепло. Печей предполагалось две — кухонная с полатями, обогревающая кухню и смежную с ней комнату, со стороны комнаты облицованная голландским кафелем, и еще одна во второй комнате с таким же кафелем. Печи не были еще готовы, равно как восемь окон и две двери. Но полы двойные, из лиственничных и кедровых досок, уже были сделаны, так же как и потолки, тоже двойные. Щели между бревнами снаружи законопатили мхом и глиной, изнутри тоже замазали глиной.

Бронислав принялся на пару с Шулимом обшивать комнату лиственницей, когда вдруг Николай окликнул его сверху:

— Иди сюда, Бронек, глянь, какой вид!

Николай сидел на крыше и с помощью Данилы покрывал ее корой, временно — зимой он заготовит гонт и по весне отдерет кору и покроет крышу гонтом.

Бронислав вытер запачканные глиной руки, поднялся на чердак и выглянул наружу. Широкая просека уходила вдаль, постепенно спускаясь под осенней, потускневшей синевой неба. До сих пор они работали в лесу и мало что видели за деревьями, теперь же с крыши открывался вид на всю таежную долину. Бронислав замер от восторга. Это было как в сказке. Казалось, он из мрачного подземелья попал на вершину горы, залитой солнцем и морем. Под его ногами верст на двадцать, до самого горизонта, колыхалось море тайги, то вздымаясь сопками, то опадая, играя всеми оттенками зелени — от темно-изумрудного до светло-салатного, а у подножия горного хребта, на котором стоял их дом, бежала река, разрезая курчавую поверхность леса живой, ртутной лентой, плавно изгибалась к северу, к Ангаре, потеряв по дороге озерцо, словно зеркало, сверкавшее в траве.

— Красивое место выбрал ты для дома, ничего не скажешь... Не думал я, что в Сибири бывает такое.

— Ты не думал... Я сорок лет хожу по тайге, а лучше места не видал.

Спустя несколько дней Бронислав с Шулимом, работавшие внутри дома, удивились внезапной тишине — замолкла пила, с утра до вечера рассекавшая дерево, но ее не сменил, как обычно, скрежет напильника, точившего зубья. Они подошли к окну и увидели людей с лошадьми. Митраша, немой племянник Николая, с Федотом, старшим сыном Акулины, пригнали четырех вьючных лошадей с продуктами, гвоздями и посылкой для Бронислава.

Посылка была большая, крепко перевязанная веревкой и обшитая холстом. Они ее разрезали по швам, чтобы не повредить ткань, здесь на безлюдье все может сгодиться, развернули и увидели жесткий футляр из коричневой кожи. Бронислав открыл его. На зеленом сукне, словно драгоценности, лежали приклад и стволы. Рядом — письмо.

«Многоуважаемый пан Бронислав!

Только теперь, спустя два месяца, у меня представилась возможность сдержать свое слово и с доверенным человеком, который едет к Зотову, а по дороге заскочит к ксендзу Серпинскому, с искренним удовольствием послать вам обещанный «Парадокс». Очень прошу, берите, не стесняйтесь, дарю вам его от чистого сердца и убежден, что он попадает в хорошие и достойные руки.

Заодно прилагаю атрибуты: двести зарядов дроби и двадцать пять пуль, машинку для закручивания, сорок медных гильз, чтобы вы могли сами снаряжать патроны, и формочку для отливки пуль, а также патронташ, которым я почти не пользовался. С правой стороны я приделал гнездо для компаса, который вам тоже, несомненно, пригодится. А пули, чтобы не смешались с дробью, я всегда носил на груди в газырях, как черкес. И, наконец, поскольку вы упомянули, что у вас осталось всего два патрона к нагану, я купил пятьдесят штук, это мне не составило никакого труда, у меня есть разрешение на пистолет. А вам хватит на годы.

Помогай вам бог! Нарцисс Войцеховский.

Р. 8. Если в мае вам попадется изюбр, пристрелите его, пожалуйста, и пришлите мне панты. У меня дома больной».

Растроганный Бронислав сидел неподвижно, держа в руке письмо,— воистину по-царски одарил его Войцеховский!

— Ну, чего ты ждешь? — не выдержал Николай.— Собери ружье и проверь, как оно стреляет.

Сборка у Бронислава не получалась, Николаю пришлось помочь.

— Вот как это делается... Ты что, никогда двустволку не собирал?

— Я ее держал в руках только в Париже шесть с лишним лет назад. Да и давали мне ее там всегда собранную.

— Вот тебе и на... Бьет без промаха, а собрать ружье не умеет.

Он проверил калибр.

— Двадцатый. Для меня маловато... Но это неважно. Они внимательно осмотрели ружье. Разброс небольшой, дробь сосредоточена в середине диска.

— Знаешь, такого узкого снопа дроби я еще не видал... Из твоего «Парадокса» попадает в цель больше дробин, чем из моего двенадцатого калибра. Но для этого надо стрелять, как ты... Ну а сейчас попробуем пули.

Он протянул Митраше листок бумаги, кусок коры и гвоздь.

— Прибей вон к тому дереву, тут будет шагов двести.

Митраша побежал и прибил. На фоне белой бумаги ярко чернела кора. Бронислав прицелился и выстрелил. Митраша подбежал, карандашом, который у него всегда был г собой, что-то написал на бумаге и вернулся к ним.

— Сто девяносто шагов,— сказал Николай, взглянув на бумажку.— В самую середку... Ну, братец, досталось тебе ружье, о каком каждый мечтает, но мало кто имеет, во всяком случае у нас, в Сибири, можно по пальцам сосчитать... Вы ведь понимаете, мужики,— обратился он к молчавшим товарищам,— у Бронислава сегодня большой день, он получил великолепное ружье, стал настоящим охотником, такое не забывается. Так что тащи, Бронек, барахлишко в свой балаган, отправляйся в тайгу и добудь нам к ужину жаркое, чтобы мы могли это дело отметить, выпить за твое здоровье, за твое счастье... Теперь полдень, давайте работать, мужики, а в шесть часов — шабаш!