Сопка голубого сна - Игорь Неверли

Игорь Неверли

Сопка голубого сна

ПРОЩАЛЬНЫЙ РОМАН ИГОРЯ НЕВЕРЛИ

Заканчивается эта книга неожиданно. После привычного и даже желаемого для читателей романов эпилога, в котором кратко описывается дальнейшая, не вошедшая в рамки повествования, жизнь героев, вдруг следует еще одно авторское послесловие, начинающееся следующими словами: «Это моя десятая и, должно быть, последняя книга. Отдаю ее в печать не без сожаления, прощаясь с ней, как с другом, который помог мне пережить тяжелое время, и думаю с тревогой — как же быть теперь без «Сопки голубого сна»?» И далее идет странный, в общем-то, в любом художественном произведении, где автор, как ему и положено, находится то ли за сценой, то ли в суфлерской будке, прямой, без обиняков разговор автора с читателем о жизни, о судьбе, о творчестве (читателю я, кстати, рекомендую прежде всего познакомиться с этими заключительными страницами — это не помешает при последующем чтении самого романа, а, пожалуй, в чем-то и поможет).

Эти страницы, исполненные понятной горечи, потому что они и в самом деле оказались прощальными (роман «Сопка голубого сна» был последней книгой Игоря Неверли, через несколько лет его автор ушел из жизни), очень важны. Ну хотя бы тем, что дают понять, чем же была для него литература. И. Неверли был очень деятельным человеком, жизнь была ему интересна только тогда, когда в нем и вокруг него все кипело и бурлило. Несмотря на то, что он пробовал свои силы в литературе сравнительно рано, куда больше привлекала его журналистика, да еще такая, которая напрямую связана с жизнью, с людьми, влияет и на то, и на другое. Ему нужно было, чтобы результаты его слова сказывались как можно быстрее, нагляднее и вот он работает у великого польского педагога Януша Корчака: сначала секретарем, потом воспитателем и его детском доме, затем редактором детской газеты «Малы пшегленд», выходившей в Польше до 1939 года — года оккупации страны гитлеровскими войсками. Лишь после войны, после двух лет фашистских концентрационных лагерей Неверли осознает, что литература может быть для него естественной формой участия в жизни: первая его книга вышла, когда ему было 45 лет — возраст, в котором писатель обычно подводит некие предварительные итоги своей авторской деятельности. (Напомню, кстати, что эта книга — повесть «Парень из Сальских степей» — была очень популярна в нашей стране, выдержала несколько изданий, и посейчас немногие экземпляры ее, сохранившиеся в библиотеках, активно читаются.)

Те книги, что пишет И. Неверли, именно участвуют в польской послевоенной жизни — агитируют за новое, революционное отношение к действительности, за строительство социалистического общества в Польше, за воспитание и самовоспитание нового человека, труженика и деятеля этого общества. Писал он их искренно, увлеченно, с неизбывной верой в правоту социалистического идеала, в прекрасное будущее своей страны, своего народа, да и всего мира. Долгие годы писательство для Неверли было одной из форм строительства новой жизни, для него самой удобной и продуктивной.

Собственно, такое отношение к литературе не исчезло и в последующие периоды творчества Неверли. Оно лишь растворилось в осознании литературного труда как единственно возможного для него способа собственного существования. Вот откуда это отношение к последнему роману как к другу, вот откуда этот вздох при окончании книги: «Как же быть теперь без «Сопки голубого сна»?»

Есть что-то символичное в том, что первая и последняя книги Игоря Неверли имеют самое непосредственное отношение к России: в первой повествовалось о мужестве советских военнопленных в гитлеровских лагерях смерти, действие второй от начала до конца, исключая эпилог, происходит в Сибири. В то же время в этом нет ничего неожиданного.

Писатель родился в русско-польской семье (его отец был русским офицером). Отрочество, юность, раннюю молодость — с 12 до 21 года,— то есть время, когда формируется личность, провел в России, учился в симбирской гимназии, изучал право в Киевском университете, был активным комсомольцем во время гражданской войны (я думаю, мы со временем познакомимся и с его автобиографическим романом «Осталось от пира богов», рассказывающем о мальчике, которым «в мундире российского гимназиста попал в эпицентр циклона, кто, следуя порыву сердца, с «Азбукой коммунизма» Бухарина под мышкой, как умел, делал коммунизм», — я привожу слова польского критика Феликса Нетца). Русский народ, русская история, русская культура, воспринятые мальчиком и юношей, должны были сохраниться и навсегда остались в памяти и в душе взрослого мужчины и зрелого писателя. Но это только одна сторона дела.

Вторая — и в разговоре о романе «Сопка голубого сна», может быть, главнейшая, состоит в том, что история Польши, особенно в XIX—XX веках, биография едва ли не каждого поляка, жившего в эти времена, были так или иначе связаны с Россией. Для этого вовсе не нужно было носить в себе половину или четверть русской крови — достаточно было служить на русской военной или гражданской службе, быть участником одного из двух восстаний — 1830—1831 годов и 1863 года — или членом одной из многочисленных революционных организаций, мыкать горе по тюрьмам, каторгам и ссылкам Российской империи или вместе с русскими революционерами бороться за свержение самодержавия, за новую Россию и новую Польшу, в составе одной из армий Войска Польского освобождать Люблин и штурмовать Берлин или подыхать и выживать в сталинско-бериевских лагерях, с помощью Советского Союза, веря и сомневаясь, строить социалистическую народную Польшу, восстанавливать Варшаву и возводить Новую Гуту или даже всего-навсего думать и писать об истории своего народа, его культуры, в которых столь многое теснейшим образом связано с историей русского народа и его культуры. Эти связи — физические или духовные — были не просто черточкой, штрихом, оттенком в большой картине, они были, по счастливому выражению все того же критика Ф. Нетца, «звеном польской судьбы».

Естественно, что польская литература, и давняя, и современная, не могла пройти мимо этой темы. И на бытовом, и на историческом, и на философском уровне она возникала в стихах Мицкевича и Бро-невского, в прозе Сенкевича и Серошевского, Ожешко и Жеромского, Ивашкевича и Брошкевича, в критических и литературоведческих трудах. Однако странным образом в польской литературе была почти что обойдена такая драматическая и яркая страница польской истории, как жизнь ссыльных поляков в России, преимущественно в Сибири. А здесь было чем заинтересоваться, тем более что дневники и мемуары польских ссыльнопоселенцев были известны в Польше. Польских «сибиряков» было много: повстанцы 1830—1831 годов, повстанцы 1863 года, организаторы и участники многообразных и многочисленных демонстраций, митингов, собраний, террористических актов, направленных против ретивых царских служак, члены нелегальных и полулегальных просветительских и революционных организаций, боровшихся за польскую независимость, и те, кто действовал бок о бок с русскими народовольцами и социал-демократами, сражаясь не только с русским самодержавием, но с русской и польской буржуазией. Они прибывали в Сибирь партиями и поодиночке, рассылались по губернским, уездным и заштатным городам, по удаленным от больших дорог и рек, затерянным в таежной и тундровой глуши селам, деревням и улусам, жили и умирали — сибирская земля усеяна польскими могилами. Судьбы их были разнообразны, как и причины, по которым они оказывались здесь, за тысячи верст от милой родины, что сияла им в их воспоминаниях яркой и недоступной звездой.

Об одной из таких судеб и повествует последняя книга Игоря Неверли.

Действие в романе начинается в Нерчинске 25 апреля 1910 года. Но до этого его главный герой, член партии «Пролетариат», по приговору русского военного трибунала в Варшаве отбыл четыре года на суровой Акатуйской каторге, память о которой доныне хранится в строке известной песни: «Долго бродил я в горах Акатуя». Бронислав Найдаровский не был повинен во вменяемом ему преступлении, суд не разобрался толком ни в доносах полицейской провокаторши, ни в показаниях арестованных — только что разразившаяся революция 1905 года до полусмерти напугала российские власти, и они без долгих прений раздавали жестокие приговоры направо и налево. Вот и сейчас Найдаровский, избавленный от каторги, вовсе не освобожден — ему назначено вечное поселение в Сибири, и на первое время местом жительства ему определена далекая от мало-мальски культурных центров деревня Старые Чумы. В сопровождении жандарма он едет туда, в неведомую глушь, обуреваемый надеждами и снедаемый опасениями.

Не буду пересказывать романа и жизненных перипетий, в которых оказываются но ходу действии и о которых вспоминают, вороша своё давнее и недавнее прошлое, и Бронислав Найдаровский, и Вера Извольская, и Нарцисс Войцеховский, и Илья Шулим, и Николай Чутких, и Иван Васильев, и пристав Поденицын, и другие герои и персонажи романа, Эти перипетии многочисленны, порою неожиданны, горестное и драматическое постоянно соседствует в них с радостным, а то и идиллическим — так что читатель книги имеете с ее героями будет всё время находиться в напряжении и, уверен, не потеряет интереса к роману.