Возрожденные полки русской армии. Том 7 - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Строевая часть в училище тоже была поставлена очень основательно, благодаря отличному составу сменных офицеров – хороших строевиков. Большинство сменных офицеров были бывшими питомцами Елисаветградского кавалерийского училища.
Приказом Главнокомандующего – генерала Врангеля – 3 августа 1921 года Кавалерийскому училищу было присвоено имя старейшей нашей кавалерийской школы – «Николаевского кавалерийского училища». Конечно, о блестящей форме гвардейской школы, с ее красивым мундиром, кивером и «шассерами» с генеральским лампасом, не приходилось и мечтать! Единственно, что напоминало форму Николаевского кавалерийского училища, – это были перекрашенные в «алый» цвет бескозырки да домашними средствами сфабрикованные черно-красные «владимирские» пояса и желтые «этишкетные шнуры».
Бедные наши юнкера, воодушевленные славным именем гвардейской школы, из кожи лезли вон, чтобы походить на былых лихих юнкеров-николаевцев, и надо признать, что своей старательной выправкой и отчетливостью они искупали дефекты своего потрепанного обмундирования. Что же касается их внутреннего быта и соблюдения старых юнкерских традиций, то и тут, в меру своих возможностей, они были достойными наследниками своих славных «предков». Конечно, «тон» давали несколько старых юнкеров, поступивших в сформированное в Крыму училище. Было трогательно (и в то же время грустно) видеть, как эти юноши, почти дети, героически переносили условия своей более чем примитивной галлиполийской жизни, при вечном недоедании, и находили в себе силы не терять бодрости духа, учиться и щеголять своей подтянутостью и выправкой. А ведь «французский паек», на котором мы все сидели, был только-только чтобы не умереть с голоду.
Если память мне не изменяет, наш дневной рацион состоял из одной маленькой баночки мясных консервов на пять человек, одного маленького хлебца – тоже на пять человек, одной столовой ложки фасоли и одной чайной ложечки сахару. Нужна была особенная изобретательность «кашевара», чтобы из этих скудных пайков изготовить какое-то подобие «обеда». Правда, были при этом «мертвые души», на которых незаконно получалось несколько пайков. Они шли, главным образом, на больных и нуждающихся в добавочном питании из-за слабости (после болезни).
Первое время нашего пребывания в Галлиполи у генерала Врангеля была еще какая-то возможность выдавать каждому чину корпуса (без различия чинов) по одной турецкой лире в месяц. Это позволяло хоть раз в месяц поесть немного сытнее, купив себе экмек (турецкий хлебец), халвы или еще что-нибудь поскромнее. Последнее время галлиполийского сидения мы были лишены и этой лиры, так как средства генерала Врангеля иссякли.
Стоявшее в то время у власти во Франции социалистическое правительство, приняв попечение о нас «в наследство» от предыдущего правительства, более благожелательно к нам относившегося, по-видимому, тяготилось этим «наследием», якобы ложившимся тяжелым бременем на французскую казну (забывая, что они сделали выгодный «бизнес», получив в уплату за содержание армии генерала Врангеля почти все прибывшие из Крыма пароходы и кое-какой бывший на них интендантский груз высокой стоимости, как, например, кожаный товар на сапоги и т. п.). Поэтому французское правительство всячески старалось избавиться от этой «обузы» и принимало все меры, чтобы «распылить» контингенты армии (отчасти, конечно, и в угоду советской власти).
Меры эти сводились, главным образом, к широкой пропаганде «возвращения на родину» (якобы гарантируя «прощение») или же к отправке на работу на плантациях Бразилии и в другие места. Как средство принуждения к этому «распылению», были угрозы прекращения выдачи продовольственного пайка, якобы «обременяющего» французское интендантство.
Но все попытки воздействовать на психику изголодавшихся людей не дали сколько-нибудь значительных результатов, и попала на их удочку лишь незначительная горсточка малодушных.
На одну такую недвусмысленную угрозу коменданта Галлиполи – прекратить выдачу продовольствия – генерал Кутепов очень спокойно ответил, что это, конечно, дело французов – выдавать или не выдавать продовольствие, но он считает своим долгом предупредить французские власти, на что могут быть способны двадцать тысяч голодных людей, представляющих большую угрозу для французских складов и французского гарнизона (который, кстати, как огня боялся сохранивших винтовки русских воинов!).
После этого разговора всякие дальнейшие намеки на прекращение выдачи питания прекратились. И действительно, слова генерала Кутепова не были пустой угрозой: двадцать тысяч прошедших огонь и воду галлиполийских русских воинов, которым «море было по колено» и которые по первому приказу своих начальников пошли бы куда угодно, – была угроза немалая для бедного коменданта – полковника Томассена!
Вспоминаю те решительные меры, которые были разработаны генералом Кутеповым и его штабом, когда до нас дошло известие, что генерал Врангель, находившийся в Константинополе, лишен «союзниками» свободы.
Намечен был план внезапного ночного марша через перешеек и стремительного удара на Константинополь. При полной своей неожиданности такой удар мог бы иметь успех (хотя бы временный). К счастью, слух об аресте генерала Врангеля не подтвердился и поход был отставлен.
Вот в какой нервной обстановке протекала наша жизнь в Галлиполи в 1920—1921 годах и складывались наши взаимоотношения с французскими властями. В сущности, реальной властью в Галлиполи был не французский комендант с его жалким батальоном черных сенегальцев (как их почему-то называли «Сережами»), а генерал Кутепов – «Кутеп-паша», как его почтительно называли галлиполийские турки, с двадцатью тысячами его отборных соратников. Нужно сказать, что и порядок в городе поддерживался, главным образом, комендантом корпуса генерала Кутепова – генералом Штейфоном, и за все время пребывания русских в Галлиполи местное население не имело повода пожаловаться.
После долгих месяцев беспокойства за судьбу своих родителей наконец в Галлиполи пришло, через Красный Крест, письмо моей мамы, из которого я узнал, что она из Новороссийска попала в Египет, где благодаря своему прекрасному знанию иностранных языков (французского и английского) сперва давала уроки языков, потом устроилась воспитательницей в семье тогдашнего премьер-министра Египта – Сидки-паша, у которого было две дочери; позже, по рекомендации Сидки-паши, моя мама устроилась на место «dame de compagnie» к пожилой принцессе Махмуд-Шамди – вдове брата египетского короля Фуада. Принцесса очень полюбила мою маму и очень хорошо к ней относилась.
