Пути Деоруса - Пётр Машьянов

Трясущимися руками Ганнон кое-как сумел умыться. Кровь расходилась в воде широкой каменной ванны для рук и лица, постепенно бледнея. Он осмотрел раны: кожа на костяшках была содрана — Ганнон опустил руки в холодную воду и держал, пока жжение не ослабло. Он замер, чтобы не чувствовать ноющей боли в спине и боках, по которым прошелся легионер. На секунду показалось, что боль исчезла вовсе. Юноша улыбнулся, но тут же почувствовал зудящие, обжигающие царапины на лице. Душевное страдание затмило телесное, женщина, кровь, ее дочь… Ноющие кости в руках решили побороться за его внимание — он открыл глаза и увидел сжатые под водой кулаки.

На этот раз раздумья не притупили восприятие, уловившее еле слышный шорох. Ганнон спиной ощутил, что кто-то не решается войти. Юноша вынул руки из-под воды, встряхнул их и резко развернулся. За дверью вновь послышался шорох, уже громче, Ганнон положил руку на рукоять меча, лежавшего на столике рядом с ванной. Снаружи показался свет, он пробивался сквозь щели закрытой двери. С легким скрипом она открылась вовнутрь, свеча подсветила стену и показавшееся лицо. Одна из приближенных служанок королевы. Она с опаской прошла внутрь – наверняка никогда не бывала здесь. Увидев голого по пояс окровавленного мужчину с мечом, девушка отшатнулась, схватившись рукой за стену, и выронила что-то, с глухим стуком ударившееся о каменный пол.

— Ганнон, вы! — Она отдышалась. — Простите, я не хотела мешать, но не ожидала… такого. — Служанка протянула освободившуюся руку и повращала раскрытой кистью, все еще глядя в пол.

— Простите, что расхаживаю по замку в столь поздний час, но моя служба этого требует, — сказал Ганнон и натянул рубаху.

— Служба асессора? — удивленно спросила девушка, но быстро стряхнула смущение и вспомнила о поручении. — Я приношу извинения за это вторжение, — дама собралась и вернула себе придворный тон, — но ее Величество строго-настрого наказала мне вручить вам послание, а я никак не могла вас найти.

— К сожалению, случилась беда, и я не мог оставаться в замке.

— Да, да, это так ужасно! Мне сказали, что в саду все были так опечалены, не находили себе места. Такое богохульство, подумать только… — она опустила голову. — Госпожа приказала мне не возвращаться в сад, пока не доставлю послание, но это было до этой беды. А после – когда не смогла вас найти – признаюсь честно, я уже боялась что-то спрашивать или даже показаться ей на глаза. Ох, послание!

Девушка отставила свечу, а затем быстро подняла и протянула Ганнону запечатанный деревянный футляр. Вложив его в ладонь юноши, она взяла асессора за плечо левой рукой, он почувствовал прикосновение мягкой кожи и вздрогнул.

— Вы совсем без сил, — проговорила служанка ласково, глядя ему в глаза, — вас нужно проводить.

— Не стоит. — Ганнон с раздражением отдернул плечо, заставив девушку отшатнуться. В ее глазах читалось непонимание, обида и… страх. «Королева учится новому, но не забывает и о старых методах. Надеюсь, девушке не влетит», — подумал юноша, горько усмехнувшись. Отвернувшись, он начал собирать остальные вещи, услышав, как служанка пару раз переступила с ноги на ногу, прежде чем удалиться.

***

Немного выждав, Ганнон вышел из купальни и доплелся до дома. Он закрыл за собой дверь, погладил фигурку коровы и аккуратно опустился на кровать. В руке юноша сжимал тубус: открывать или нет? Голова казалась легкой, хрупкой и пустой, но стоило повернуть ее, как внутри словно перекатывались свинцовые шары, прижимавшие затылок к подушке. Юноша был изможден, но сон не шел к нему. Картины сегодняшней ночи было невозможно выбросить из головы. Каждый раз, когда подступало забытье, образы начинали мелькать с немыслимой быстротой и вынуждали проснуться.

На третий или четвертый виток этой круговерти он почти уснул, но звук удара заставил его подскочить: тубус выпал из расслабившейся руки на пол — проклятье, еще одна причина для тревог. «Открывать или нет? Вряд ли там что-то такое, что заставит меня изменить следующие несколько часов до рассвета», — заканчивая мысль, призванную оправдать отход ко сну, Ганнон проснулся окончательно. Ругаясь себе под нос, он встал и попытался зажечь свечу – бесполезно, измученные руки не слушались, а с огнем у него и так никогда не ладилось. Раздраженный, он отбросил огниво и трут в сторону, открыл тайник и бросил тубус на дно.

Проворочавшись без толку еще минут десять, Ганнон вышел на улицу. Холод от камня поднимался по босым ногами: он поежился — было не по сезону прохладно. Перед глазами лежали строения замка и редкие огни факелов. Сколько здесь заговоров и событий, которые могут навредить ему? Может, прямо сейчас в одной из комнат решается его судьба. Сколько пленников в подземелье? Он вспомнил культиста, что, должно быть, все так же лежит в своей клетке. А сколько вообще людей в замке? А в городе? Сколько тел находят в трущобах? Сколько появляется сирот? Ганнон схватился за голову и приложился лбом к стене. Получилось сильнее, чем рассчитывал, но даже искры из глаз не помогли заглушить мысли и добиться тишины в голове. Он стоял так, пока замерзшие ступни не потребовали что-то предпринять.

Снова оказавшись в комнате, юноша на секунду ощутил безмятежность от разливающегося по телу тепла. Рука потянулась к глиняной бутыли, которую он прихватил из «дома» Аторца, когда искал меч, поверхность была шершавая, но сама бутыль удивительно ровная для такой грубой работы. Может быть потом: спать она точно не поможет. Ганнон отставил береговое пойло в сторону и лег, туго замотавшись в одеяло.

Повернувшись к стене и уткнувшись лбом в каменную кладку, он слегка ударялся об нее каждый раз, когда в голову лезли незваные мысли. Юноша представлял, что наконец освоил огниво, и весь мир сгорел, так что уже поздно что-то менять или спасать. Можно было только уснуть.

***

Новый день начался с тяжелой головы и продолжился чуть ослабшей за ночь болью по всему телу. Приют, пляж, послание королевы: три каменные глыбы упали на Ганнона друг за другом, заставив забыть о телесных муках. Он резко согнулся, повернулся и спустил ноги на пол. Юноша осмотрел руки — они уже немного зажили. Братья-инструктора часто оправдывали свою жестокость тем, что на воспитанниках все заживало быстро, как на собаках. В этом была доля истины: Но от боли это, конечно, не спасало.

— Итак, все по порядку, — пробубнил