Диалектика художественной формы - Алексей Федорович Лосев

а нераздельное с бытием ничто, которое мы называем иным. Мысль чего-нибудь необходимо ведет за собою мысль иного и мы знаем, что возле чего-нибудь существует иное. Однако же, определение иного не принадлежит только нам, так, чтобы что-нибудь могло быть мыслимо без иного; напротив, что-нибудь есть само в себе иное самого себя, и его граница делается ему объективно в ином. Таким образом, мы находим, что нечто и иное суть то же самое, и латинский язык высказывает их тождество, называя то и другое aliud-aliud. В самом деле, иное, противоположное чему-нибудь, само есть что-нибудь, почему мы и называем его: что-нибудь иное; и, с другой стороны, первое что-нибудь, противоположное иному, также определившемуся как что-нибудь, само есть иное».

6.

Весьма существенно отметить, что «становление», трактуемое нами как специально третье начало, собственно говоря, есть принадлежность каждого начала, каждой категории. Античная диалектика в этом пункте была утонченнее Гегелевой.

Если у Платона этого еще нет, да и сама триада только еще впервые намечается не вполне в ясной форме («Античн. Косм.», 317 – 319), то у Плотина принципиально формулирована не только триада (V 2, 1 – 2 и мн. др.), но приблизительно намечается и триадическое деление в сфере каждого из основных членов триады (так, число помещается между первой и второй ипостасью и есть как бы дробление единого, до сущего, – VI 6, 9. 15; в уме также мыслится разделение на мыслящее и мыслимое – III 9, 1).

Прокл же, наконец, вносит триадность уже во всякую диалектическую категорию, давая чрезвычайно тонко разработанную диалектическую систему («Античн. Косм.», 281, 325, 522 – 527). В частности, становление внутри второго начала есть становление внутри-логическое («жизнь», в терминологии Плотина и Прокла).

В нем нет ничего странного и непонятного, потому что и основные понятия дифференциального и интегрального исчисления также основаны на этом понятии внутри-логического становления (напр., понятие «бесконечно малого» или «непрерывности»).

Что это становление совершенно отлично от вне-логического, алогического становления, – тоже совершенно ясно, ибо последнее есть время или его предельная модификация, которую можно назвать вечностью, и время не есть становление внутри смысла, или числа (как напр., дифференциал), но – становление, предполагающее, что смысл, целиком как таковой, сплошно и алогично становится и размывается.

Дальнейшая модификация становления приведет к меонизации уже не числа, но самого времени и временнóго, т.е. к распадению факта; и т.д., и т.д. Словом, становление свойственно одинаково каждой категории, хотя функции его и разные, – в зависимости от характера данной категории. Но это все и значит, что становление должно быть отдельной и самостоятельной категорией, прежде чем мы станем говорить об ее приложении к другим категориям. Мы и помещаем ее на место третьего начала, ибо тут ее первое диалектическое место (как синтеза бытия и не-бытия).

7.

Переход от «становления» к «ставшему» – обычная и вполне естественная принадлежность всякой диалектики. В платонизме это есть переход от Мировой Души к Космосу, к воплощенности этой Души.

У Фихте 1794 года это – переход к «субстанции», в результате взаимоопределения Я и He-Я, когда Не-Я уже получило в этом процессе значение «Ursache» (c.o., рус. пер., 119 – 120).

У Гегеля это – уже приведенная мною диалектика «Dasein» (Энциклоп., § 89 – 95).

Из Шеллинга достаточно привести хотя бы диалектику «Positionen» и материи из первоначальной «Unendlichkeit» и об «Endlichkeit» как «die blosse Relation» к последней («Aphorism. zur Einl. in d. Naturphilos.» S.W. I 7, § 81 сл., и в особен. 101 – 224, ср. табл. на 184 стр.). Также – «Aphorism. üb. d. Naturphilos». S.W. I 7, § 17, 21, 26, 30, 45 и мн. др.

«Dasein» Гегеля само по себе, конечно, не есть факт в общепринятом смысле слова, но это несомненно факт, т.е. некая положенность, в сфере логического.

8. «Диалектика» Канта

Таким образом, диалектический метод противоположен Кантовскому понятию диалектики, которая есть у него не более как логика иллюзии, хотя и трансцедентальной иллюзии («Крит. чист. раз.». Введение к Трансц. диал., по пер. Лосского, СПБ. 1907, 200 – 202), и которая «решение» антиномий видит лишь в отнесении одной противоположности к миру «явлений», другой же – к миру «вещей в себе».

Поскольку между «явлениями» и «вещами в себе», по Канту, залегает непроходимая познавательная и фактическая бездна, постольку такое «решение» антиномий, конечно, не может считаться подлинным синтезом. Этот синтез точно так же дуалистичен, как и сама антиномия, и тут нет никакого решения.

Впрочем, можно усматривать некую аналогию с подлинно диалектическим выводом «становления» из «бытия» и «не-бытия» в след., напр., словах Канта по поводу «решения» первой антиномии:

«Всякое начало находится во времени, и всякая граница протяженного находится в пространстве. Но пространство и время существуют только в чувственном мире. Следовательно, только явления в мире ограничены условным образом, сам же мир не ограничен ни условно, ни безусловно. Именно поэтому, а также вследствие того, что мир никогда не может быть дан весь и даже ряд условий для данного обусловленного не может быть дан как мировой ряд, целиком, понятие величины мира дается только посредством регресса, а не до регресса, в коллективном наглядном представлении. Но этот регресс всегда состоит только в процессе определения величины и потому не дает определенного понятия, а, следовательно, также и понятия о величине, которая была бы бесконечною в отношении известной меры; следовательно, он идет не в бесконечность (как бы данную), а в неопределенную даль, чтобы дать величину (опыта), которая впервые становится действительною благодаря этому регрессу»

(«Кр. чист. раз.» в главе: «Решение космологической идеи о полноте сложения явлений в мировое целое», пер. Лосского, 312 – 313).

Тут – несомненно диалектический синтез. Однако это и показывает, что трансцедентальный метод Канта оперирует только становлением смысла, а не самим смыслом (как это я указывал выше, в примеч. 4), и ему чужда интуиция смысла как такового, в его устойчивом рисунке. Иначе он не затруднился бы представить себе, что мир одновременно и бесконечен в пространстве и времени и конечен, и не разные стороны его бесконечны и конечны, но – тот же самый мир одновременно в одном и том же смысле и конечен и бесконечен.

То же у Канта и в «решении» второй антиномии:

«Ряды условий, конечно, все однородны, поскольку мы обращаем внимание исключительно на протяжение их, обсуждая, соразмерны ли они с идеею, именно не