Берия без лжи. Кто должен каяться? - Заза Цквитария

О популизме мы уже поговорили, но, исходя из слов Шрейдера, можно заключить, что инсценировка «человечности» Берия зашла слишком далеко и не ограничилась лишь передачей Шрейдеру апельсин и яблок.

Неожиданно для Шрейдера, надеющегося на освобождение, его перевели в Иваново, где в течение четырех лет он работал в НКВД.

Там его положение резко ухудшилось, его вновь начали истязать с целью получить признание в шпионаже и троцкизме. Вместе с этим прямо говорили, что здесь не Москва и ему уже никто не поможет (неужели в помощниках они подразумевали Берию?).

Шрейдер не вынес пыток и «признался» в шпионаже, но, исходя из его же слов, он своему признанию придал такой вид, чтобы им заинтересовались там, «наверху». В конце концов так и вышло, и масштабность «раскрытой» им организации стала объектом заинтересованности инстанций. Хотя даже эти самые инстанции были готовы поверить данным признаниям.

На качество следствия указывало хотя бы то, что Шрейдер преподносил следователю Рязанцеву такие факты, которых просто не могло быть. Но абсурдность данных «фактов» никто не перепроверял. Следователь был доволен и тем результатом, которого достиг своим непрестанным «трудом».

«В другой раз, — продолжает Шрейдер, — записывая какие-то очередные уточнения в состряпанные нами «показания», Рязанцев снова повторил, что «Валентин будет очень доволен». А затем убежденно добавил: «Да что Журавлев, тут поднимай выше. Тут дело будет союзного масштаба!»

Раскрыв большую «шпионскую организацию», Шрейдер все же добился своего, его делом всерьез заинтересовались «наверху». Его перевели в Москву для того, чтобы он продемонстрировал «профессионализм» ивановских чекистов и где должен был повторить «чистосердечные» признания. Но в Москве он заартачился и отказался повторять сказанное в Иваново.

К его удивлению, ситуация вновь поменялась. Его ждала еще одна встреча, теперь уже с Наркомвнуделом Берией.

«За маленьким столиком сидела какая-то девушка, как оказалось, стенографистка.

Берия вежливо предложил мне сесть, а Миронову и сопровождавшему меня конвоиру приказал выйти и ждать в приемной.

Естественно, я был взволнован, поскольку не мог даже представить, для какой цели меня привели сюда.

— Как же это получается? — обращаясь ко мне на «ты», начал Берия. — Значит, тогда, в Лефортове, ты соврал, отрицая свое участие в контрреволюционной троцкистской деятельности?

Я ответил, что не врал, но через несколько дней после того, как был у него, один крупный работник аппарата НКВД избил меня и отправил в Иваново, где меня также страшно избивали будто бы по его, Берии, приказу. Доведенный до отчаяния избиениями, пытками, инсценированными расстрелами и т. п., я вынужден был написать ложные показания, чтобы поскорее быть расстрелянным….

Берия поговорил о чем-то по-грузински с Кобуловым и еще с каким-то грузином, покачал головой и вдруг неожиданно сказал:

— Ну а теперь расскажи, кто из аппарата НКВД Московской области приезжал в Иваново, допрашивал и избивал тебя.

Я рассказал о приезде в Иваново Софронова, представившегося мне заместителем начальника следственного отдела центра и приезжавшего по личному распоряжению замнаркомвнудела СССР Журавлева.

Когда я назвал фамилию Журавлева, да еще и с присовокуплением ему должности замнаркомвнудела СССР, которой он никогда не занимал, на лице Берии отразилось явное удовольствие, в первое мгновение не понятное для меня. Берия опять что-то сказал по-грузински, обращаясь к своей свите, а затем, обернувшись к девушке-стенографистке, приказал:

— Пишите все подробно. И что ж, тебя крепко били? — обратился он после этого ко мне.

— Если бы не крепко, то я никаких показаний бы не дал, — ответил я.

— Значит, пытали? — полувопросительно-полуутвердительно уточнил Берия. И, так как я еще не успел ответить, он повернулся к стенографистке и сказал: — Пишите — пытали! — явно подчеркивая последнее слово.

Меня охватило радостное волнение. Неужели Берия решил разоблачить банду палачей в Иванове? Это было слишком невероятно, чтобы я мог сразу в это поверить. Может быть, ему просто для чего-то нужен материал на Журавлева? Не успел я обдумать все это, как Берия, будто бы подслушав мои мысли, предложил мне рассказать все, что я знаю о Журавлеве».

Шрейдер в подробностях рассказал о пытках, которые применяли по отношению к арестованным Журавлев, Волков, Сафронов, Рязанцев, Нарейко, Кононов и др.

«Несмотря на то что я не жалел красок, описывая все это, Берия несколько раз прерывал меня, формулируя сказанное мною в более жесткой форме, видимо, специально для стенографистки. Наконец после моего рассказа о том, как Журавлев изобрел пытку под названием «утка», Берия воскликнул:

— Ну и сволочь этот Журавлев! — а затем стал быстробыстро говорить по-грузински с кем-то из своих приближенных.

Значит, мои предположения правильны, думал я. Берия разворачивает какую-то операцию против Журавлева и его компании. Неужели наконец правда восторжествует и эти палачи понесут заслуженную кару?

А допрос все продолжался и продолжался. Меня спрашивали о все новых и новых подробностях.

Подумав, я решился и заявил Берии, что знаю о существовании шифровки за подписью Сталина, адресованной всем секретарям крайкомов, обкомов и начальникам НКВД, на основании которой меня били.

— Что за чепуха? Откуда ты можешь это знать? — удивился Берия. — Ведь ты же сидишь около года.

Я ответил, что эту телеграмму мне показывал на допросе начальник следственной части Ивановского НКВД Рязанцев.

Берия рассвирепел. Он начал ругаться по-грузински и стал что-то возбужденно и со злобой говорить Кобулову. А затем по-русски спросил про кого-то, взяты ли эти, на что Кобулов, кивнув утвердительно, сказал: «Взяты!» И снова оба они заговорили по-грузински.

Я, конечно, не знал точно, о ком именно шла речь. Никакие фамилии не произносились, но мне было ясно, что палачу и идиоту Рязанцеву дорого обойдется показанная мне — подследственному — совершенно секретная шифрованная правительственная телеграмма.

Допрос у Берии продолжался несколько часов. Все, что я рассказывал, стенографистка записывала, и протокол должен был быть огромным. Но моей подписи никто не потребовал. (Правда, стенограмма не была расшифрована.) Когда допрос закончился, Берия сказал: