Уильям Шекспир. Гений и его эпоха - Энтони Берджесс

Эти строки напоминают заключительное двустишие одного из сонетов, но на самом деле являются концом бесконечной поэмы в героических строфах. Шекспир любил Овидия, и молодой Фрэнсис Мерез недавно сравнил его с Овидием, однако сомнительно, чтобы Бен доставил ему удовольствие выступить под личиной Овидия на сцене. Бен также признавался, что, как бы он ни критиковал неупорядоченное искусство Уилла, он никогда не швырнул бы Уилла в одну кучу с остальными рифмоплетами. Он был слишком велик и не стал бы сочинять дешевые пасквили. Более того, Бен, как он признался позднее в печати, отдавал должное независимому и открытому характеру Уилла, полному отсутствию у того мелочной ревности. Несмотря ни на что, они оставались друзьями.

Ответ Деккера на «Рифмоплета» назывался «Бичевание сатирика, или Освобождение от пут юмористического поэта». Основные герои те же, что и в пьесе Джонсона, но на этот раз Криспин и Деметрий — уважаемые, талантливые поэты, а Гораций, который имеет ученика с восхитительным именем Азиний Бубо, — хвастун и сквернослов, и ему решительно запрещено идентифицировать себя с Квинтом Горацием Флакком Рима времен Августа. «Гораций искренно любил поэтов и не давал шутовских колпаков никому, кроме дураков. Но твоя любовь ничего не значит ни для мудрецов, ни для дураков, кроме тебя самого» — так говорит Тука, на которого Бен-Гораций написал непристойные эпиграммы. Деккер представляет своего Горация просто как внешнюю оболочку истинного образа и переносит действие своей пьесы не в Рим, но в страну и царствование короля Уильяма Руфа. Нам трудно понять ту легкость, с которой елизаветинцы соединяют и смешивают отдаленные времена и культуры.

Бен был скорее обижен, чем разозлен. По его словам, все, что он сделал, он делал только для блага искусства. А что касается ответа на эту клевету Деккера, что ж —

…чтобы отомстить за их оскорбления,Придется сознаться, что сочувствуешь им. Пусть себе живутИ пользуются сокровищем дурака, их языком,Которым они зарабатывают себе на пропитание, говоря худшее из лучшего.

Это и многое другое есть в эпилоге, который Бен добавил к «Рифмоплету» после долгого переваривания своей обиды. Трагедией предстояло стать «Сеяну», воскрешению подлинного Рима, не чета небрежно сделанному «Юлию Цезарю».

Шекспир, как мы видим, держался в стороне от этой маленькой войны, но впоследствии его уговорили как-то участвовать в ней, хотя нам об этом ничего не известно. Рождественская пьеса, поставленная студентами колледжа Святого Иоанна в Кембридже, «Возвращение с Парнаса», полна намеков на театральные дела в Лондоне, и в ней воспроизведены отголоски последних споров. Бен Джонсон, говорит один герой, «такой тугодум, что лучше бы ему вернуться к старой профессии каменщика; лысый сукин сын так же нескладно пишет, как в прошлые времена выкладывал кирпичи». Шекспиру, по их мнению, следовало бы писать на более серьезные темы: слишком много любви в его «волнуемой страстью строке». Автор имел в виду скорее поэта, а не драматурга. И затем, поскольку анонимный автор не слышал о распре между «слугами лорда-камергера» и их старым главным клоуном, Кемп и Бербедж выведены на сцену, чтобы дать урок актерского мастерства. Кемп изливает негодование на школу ученых драматургов:

«…они слишком сильно пахнут… как тот писатель „Метаморфоз“, и слишком много говорят о Прозерпине и Юпитере. Что ж, вот наш приятель Шекспир всех их сразил наповал, и Бена Джонсона тоже. О, этот Бен Джонсон — отвратительный тип; он вывел на сцене Горация, который дает поэтам пилюлю, но наш друг Шекспир устроил ему самому такую чистку, что он потерял всякое доверие».

Приведенная цитата не содержит никаких конкретных сведений, Кемп, вероятно, так же мало, интересовался Уиллом, как любым другим ученым драматургом, и, вероятно, считал их всех одинаково эрудированными. Но здесь есть упоминание о каком-то поступке, вероятно совершенном Уиллом по отношению к Бену, и мы не знаем, как это понимать: в личном плане, профессиональном, метафорическом или как-то иначе. «Потерял всякое доверие» — громадный шаг вперед по сравнению с рвотой. Идет ли речь, как считает Хотсон, о «Двенадцатой ночи», которую играли при дворе на рождественских праздниках, отвергнув «Празднества Цинтии»? Была ли написана ныне утерянная пьеса, в которой Шекспир, взяв за образец строки «Рифмоплета», дал пилюлю и вызвал урчание в кишках выведенного под другим именем Джонсона? Подсыпал ли он тайком сенну и ревень в его вино в «Русалке»? Мы никогда не узнаем. Совершает ли какой-то поступок, помимо покупки акций и создания пьесы, доведенный до бешенства Шекспир, нам неизвестно: история, плотно сомкнув челюсти, молчит.

Глава 14

МЯТЕЖ

Эти дрязги поэтов были сущей мелочью по сравнению с разыгравшейся в Лондоне общественной трагедией, или фарсом. Ведущим актером был опозоренный граф Эссекс. Он немногого добился в Ирландии, помимо возведения в сан новых рыцарей, и королева разгневалась. Он встретил Тайрона у реки: Эссекс на берегу, Тайрон посреди потока верхом на лошади, и, как ходили слухи, сказал мятежнику, что скоро в Англии произойдет смена правления и, если Тайрон будет вести себя лояльно, это пойдет ему на пользу. Вскоре после этого, осенью 1599 года, Эссекс отплыл на корабле в Англию, сойдя на берег, тут же поскакал в загородный дворец королевы и, не смыв пота и грязи после долгого путешествия, предстал перед Елизаветой в ее опочивальне. Для начала ему просто предложили уйти и сменить платье: нарушение протокола было не больше огонька спички в адском пламени. Позднее в тот же день во дворце прошли закрытые переговоры, после чего лорд-хранитель печати предъявил Эссексу обвинение. К этому времени весь Лондон знал, что Эссекс заключил перемирие с Тайроном.

Его сторонники нисколько не были смущены. Графа Саутгемптона, весьма довольного жизнью, не раз видели в театрах. О чем говорили он и его давний протеже, мы никогда не узнаем; возможно, Шекспир был слишком разочарован, чтобы стремиться к возобновлению отношений. Как драматург он бился над решением головоломки, которая едва ли существовала для Бена и других юмористов: каким образом благое намерение порождает зло. Эссекс и Саутгемптон свято верили, что низложение королевы будет благом для государства; Эссекс говорил только о чести и патриотизме, о личной выгоде — ни слова. Однако высокие побуждения могли ввергнуть страну в кровавую резню и хаос. То, что у него получилось в «Юлии Цезаре», было ненормально. Брут был убийцей, но при этом все же оставался самым прославленным римлянином. Совести убийцы предстояло стать ведущей темой в трагедиях, которые Шекспир готовился написать.