Комендантский час - Олекса Гуреев

здорова, ты для меня как родная дочь. Чувствуй себя свободно, мы будем говорить долго, обо всем, но прежде всего...»

Он спросил:

— Достали?

Валя развязала узел из цветистого полотна, в котором не раз выносила продавать разные вещи и обувь, положила на стол аккуратно сложенную офицерскую форму. Ивкин удивленно развел руками:

— Какие молодцы! Достали, вот молодцы!

Он пожелал послушать, как была осуществлена операция. Валя рассказала.

— Передай от меня благодарность Поддубному и Третьяку. А я, грешным делом, не думал, что сделаете так быстро. Вижу, что перед вами можно ставить новые, срочные задания. Выполните.

— Ставьте, Кузьма Петрович, — ответила Валя, думая о том, как обрадуются и Третьяк, и Поддубный, когда она передаст им благодарность и похвалу секретаря подпольного горкома партии.

Ивкин окликнул хозяйку квартиры и, когда та подошла, попросил спрятать форму. При этом с улыбкой предупредил, чтобы она, чего доброго, не вздумала продать ее на рынке. За такую форму, да еще в звании обер-фельдфебеля, дадут большие деньги. И снова обратился к Вале:

— Мы действительно хотим поставить перед вашей группой новое задание. Требуется раздобыть радиоприемник или хотя бы детали к нему. Достанете?

Валя ответила нерешительно:

— Надо сперва посоветоваться с товарищами, Кузьма Петрович. В крайнем случае, отдадим свой. А куда доставить его?

— Главное — достать, а транспортировка — это уже второстепенное дело, — заметил Ивкин. — Правда, любые действия подпольщика требуют осторожности. Рассказали мне интересный случай. Товарищам из райкома партии понадобилось переправить на Демиевку печатную машинку и радиоприемник «СИ». Сделать это вызвалась одна женщина. Печатную машинку перенесла благополучно, а во вторую ходку чуть не попалась. Радиоприемник выпирал из мешка своими острыми углами, на что обратил внимание полицай и, подойдя к женщине, спросил, что она несет. К счастью, подпольщица не растерялась, не раздумывая ответила: «Спросите вон у того господина», — кивнула головой на важно шагавшего впереди нее офицера. Увидев высокий чин гитлеровца, полицай не решился обратиться к нему и отстал. — Ивкин накрыл ладонью Валину руку, лежавшую на столе, улыбнулся. — Вот как бывает. Истинная правда, а похожа на выдумку. Ты спрашивала, куда доставить приемник. Знаешь аптеку на углу улиц Ленина и Владимирской, против оперного театра?

— Знаю.

— Туда и переправите. Только заблаговременно предупредите об этом заведующую Елену Мироновну.

Хозяйка внесла на подносе кофейник, две чашки, сахар, белый хлеб и, пригласив Валю и Ивкина позавтракать, ушла. Сахар, белый хлеб, кофе — все было настоящим. Поняв удивленный Валин взгляд, Ивкин пояснил:

— Хозяйка — фольксдойче, работает в районной управе. Вот ей кое-что и перепадает. Но ты не опасайся ее. Она моя надежная помощница.

За чашкой кофе вели разговор дальше. Ивкин расспрашивал о настроении товарищей, о том, что сделано, регулярно ли распространяются листовки. Напомнил о необходимости создавать все новые и новые группы, проверять на деле молодежь, идущую в подпольные звенья, пополнять запасы оружия.

— Кстати, Валя, ты говорила мне, что у Третьяка хранится ящик с гранатами. Начнем понемногу пускать их в дело. Каким образом? К нему время от времени будет обращаться одна женщина и брать штук по пять, по шесть. Сообщи Третьяку ее пароль: «Не могли бы для меня подыскать квартиру?» Отзыв: «Я этим не занимаюсь, но попробую». Гранаты будем передавать в партизанские отряды, действующие на Киевщине. Таких отрядов уже порядочно. Вкусный кофе?

— Прекрасный, Кузьма Петрович, спасибо!

— Пей на здоровье. — Ивкин закончил свою чашку, вытер салфеткой усики. — А в дальнейшем, возможно, предложу тебе что-то очень, очень интересное...

— Что именно? — оживилась Валя.

— Подожди, рано пока говорить об этом. — Он заметил, что девушка разочарована его ответом, вдруг как-то сникла, решил смилостивиться: — Ладно, скажу. Только это еще в перспективе. Может быть, командируем тебя... Знаешь куда? На Большую землю с письмом в Центральный Комитет партии...

— Ой, Кузьма Петрович! — вырвалось у Вали. — Да я хоть сегодня.

— Не торопись. Напарника еще подберешь.

— Он уже есть! Третьяк.

— Ишь какие быстрые! Сначала приемник достаньте, он нам вот так нужен. — Ивкин провел ребром ладони по горлу. — А там дело покажет. Я сказал об этом на всякий случай. Люди у нас уже есть, они готовятся. А вы будете как дублеры.

Мечтательным взглядом Валя посмотрела в окно. За ним виднелась макушка осокоря с поредевшими желтыми листьями, белые барашки плывших в небе облаков. При порывах ветра ветви осокоря качались, листья отрывались от ветвей и летели вниз, как вспугнутые мотыльки. Валя не видела ни дерева, ни барашковых облаков, она видела совсем иные картины, те, что сейчас владели ее воображением. Вот она идет по Москве или где-то неподалеку, а кругом — свои люди, красноармейцы в колоннах, и все такое родное, советское. У нее даже дух перехватило, лишь только мыслями перенеслась туда.

— Родным письмо напишу... — невольно начала мечтать вслух. — И вот что удивительно, Кузьма Петрович. Я знаю: буду ходить по Москве, буду радоваться, а пройдет несколько дней, и потянет в оккупированный Киев, к друзьям подполья, к нашим делам. — Снова посмотрела в окно. — А побывать на Большой земле очень хочется. Почувствовать себя еще раз свободным человеком — тогда и умирать не страшно. Как глуп Гитлер! Он рассчитывал на то, что нас, советских людей, можно сломить, заставить отказаться от того, к чему мы приросли сердцем...

— Я тебя понимаю, Валя, — задумчиво произнес Ивкин, наблюдая за ее движениями, мимикой, выразительным взглядом. — Здесь — смертельная опасность, жестокая борьба, беспощадная и бескомпромиссная, но радостно сознавать, что Родина рассчитывает на каждого из нас, что мы до конца преданы ей, преданы партии. Вот дождемся победы, и воспоминания об этих днях до глубокой старости будут согревать нас мыслью, что мы не напрасно топтали землю. Человек должен жить во имя чего-то, а не только для себя, тогда жизнь его не пролетит бесследно, как вон то облачко в небе, она будет наполнена содержанием. И это уже счастье. Даже если раньше времени погибнешь во имя чего-то.

— Чего-то высокого, — уточнила Валя.

— Конечно. Как сказал римский поэт, обращаясь к молодежи: «Красна и сладка смерть за отечество»...

Они помолчали в задумчивости. Но это было не хмурое