Люди из ниоткуда. Книга 2. Там, где мы - Сергей Демченко

С превеликими предосторожностями стараюсь оттащить, отодвинуть эту падлу от края, тороплюсь… а потому поскальзываюсь на пятне «веретёнки», падаю, всё ещё хватаясь за горячий металл этого остова…

…Проклиная всё на свете, с трудом встаю с тут же начинающего опухать колена…

Мне нужно, очень нужно торопиться! И при этом всё же не наделать особого шума.

Отгибаю дальше в стороны прорванные перила.

…Привязанная к верёвке семидесятикилограммовая железина со свистом уходит в свой первый и последний в жизни полёт, одним мощным рывком сдёргивая со своего ложа эту крышку, ради которой столько страданий и мучений, будь она неладна!

И зависает примерно на высоте полутора метров от пола. Как так и надо.

Верёвка возмущённо взвизгнула…

"Прислушалась" к собственным волокнам…

И тут же перестала обращать внимание на наши с «запчастями» дурки.

Для неё это не вес.

Я, переваливаясь, как перекормленная каперсами и вальдшнепами фрейлина, ковыляю вниз.

Туда, где от крышки вверх, — натянутым нервом, столбом, — «стоит» верёвка.

Забираю свою осточертевшую боевую ношу и тащусь, прихрамывая, к так и болтающемуся на противоположном конце «грузилу». Осторожно придвигаю проваливающийся прямо под руками железный ящик, кроме которого у меня ни хрена больше под руками и нет, и предельно осторожно забираюсь на его ещё пока не перемолотые временем уголки боков. Под моим весом он начинает прогибаться, грозя тем, что я рискую остаться с ним на ноге, как какой-то демон — так же, но с унитазом, в позабытой старой комедии.

А потому я лихорадочно цепляюсь руками за долбаный кусок металла, раскачивающегося на уровне моей груди… и барахтаюсь на нём, истерически стараясь подтянуться.

Я удавлю тебя рейтузами, Вилле!!! За всё, что мне тут приходится выделывать!

Вы пробовали затащить себя на высоту с мешком цемента на плечах?!

С треском чуть не вывернутых суставов и чем-то гадко хрустнувшим в груди я вползаю, словно гусеница, на этот «островок», едва не свалившись вниз в угодливо распахнутую пасть хренова ящика.

Пипец, пипец, пи-иипеццц!!!

Я в полном, непередаваемом изнеможении…

Будь проклят тот день, когда я оставил тебе твою поганую жизнь, Тайфун!

Будь проклят и ты, черножопый козёл, в недобрый час упустивший эту крученую каракатицу из-под своего обезьяньего носа!

Это из-за вас, ублюдков, кровососов, мудаков… вишу я здесь, — сам, как макака, охватив ручонками и ножками агрегат чуть больше прикроватной тумбочки, и стараюсь не сдохнуть, удержать всё выскакивающее да выпрыгивающее на прогулку, сердце.

Это из-за вас, вонючие скунсы, я не сижу у себя дома с чашкой кофе, с сигаретой…

Господи, сколько же я не курил?! Мне кажется, что прошла вечность с тех пор, как я, взахлёб вытянув последнюю сигарету, ввязался в это говно!!!

Кажется, я готов убить даже за сигарету.

Я не знаю, что я с вами сделаю, добравшись до ваших задниц…

…Вот та ещё задача… — раскачавшись, спрыгнуть точно и так, чтобы следующий возврат редуктора не впечатал меня в крышку, как моль — тапком в стенку шкафа.

Это так же трудно сделать в моём состоянии, как если б без шеста взять "шестиметровку"…

И всё-таки я делаю это.

Едва не скочевряжившись со своего «насеста», я успеваю не только разжать вовремя руки, но и соскочить со своего импровизированного седла. «Мудяный» всадник, верхом на изговняном смазкой агрегате…

Весь в саже и копоти. Потный настолько, что из моего обмундирования могут вдосталь напиться кони, если присосутся тщательно…

С выпученными красными глазами, не видевшими сна уже двое суток…

Трясущимися руками и дрожащими, как у страдающего паркинсонизмом, ногами…

И с такого же диагноза головой.

Отчаянно цепляющийся за площадку из стали, стараясь изо всех сил удержаться на ней, не загреметь в горячие «ванны» вокруг.

И затравленно следящий за кульбитами веселящейся на привязи «трихомоны», так и грозящей заехать по кумполу.

Если б меня узрели сейчас непокаянные грешники откуда-нибудь с гор, они с криками разбежались бы по округе. Ибо даже в самых страшных снах не видать им страшнее того, кто явится по их жалкие души. То есть меня, — судорожно вцепившегося в эту тонкую нить, как в собственное Спасение в день Страшного Суда…

…Кажется, в моём теле не осталось ни целой косточки, ни лопнувшего сосуда.

Я чувствую себя так, будто я честно выполнил подряд по обмолоте урожая зерна всей страны на собственном хребте.

И всё-таки передо мною зияет своим «стволом» этот треклятый штрек.

Его тёмное стальное жерло проваливается вниз, в черноту бездонных глубин, где, еле видимая, едва уловимо и угрюмо поблёскивает жирная вода, к которой ведут почти сгнившие скобы…

Твою морось…

И ради этого я так страдаю?!

Эта раззявленная глотка общественного клозета, — мне придётся туда нырять.

А кто мне скажет, как я потом оттуда выберусь, если люк эти поганцы попросту прикроют?

А уж если ещё и приварят…

Глава XV

Я никогда ещё не купался в студне, особенно залитом в лохань такого размера.

Такой температуры и консистенции. И без какого бы то ни был гидрокостюма. Мне довелось понырять много, на всех широтах.

Но чтобы так, — в морозилку, в одних трусах, — это, пожалуй, перебор…

Когда я туда забрался, мне показалось, что на меня дохнуло вечным холодом Арктики.

Еще не коснувшись воды, меня начало телепать так, как если б меня набили сухим льдом по самые гланды.

А что будет там?!

После чёртового жара мне на минуту-другую стало хорошо, а потом озноб приударил так, что я тут же пожалел о собственной смелости.

Вода, находящаяся на такой глубине, вряд ли имеет температуру выше плюс восьми градусов по нашему товарищу Цельсию.

Однако даже если я не помру от разрыва сердца при погружении сразу, то от переохлаждения крякну точно.

Это так же верно, как если б я голышом просто забрался на ночь в льдину и задвинул за собой вырубленный кусок ледяной "двери".

Ещё фактор: мой баул.

Это не надувной круг, с которым на толстом пузе так приятно пробежаться по пляжу. И у меня в нём не варёная кукуруза, пара завонявших ракушек и вечная для всех поколений застиранная московская панама.

Я с ним не чтобы утону. Я там просто жить, мля, буду!

Блин, а скажите, — у вас не бывает купелей потеплее?! Что, с серой? Нет, спасибо, — я, пожалуй, зайду в следующий раз, попозже…, когда вы уже не будете так заняты…

Метания, сомнения, истерика и стоны — дело, безусловно, важное и нужное для поднятия собственной стоимости где-нибудь на вечеринке в честь покупки фирмой новой пачки бумаги. Там есть шанс быть замеченным и взятым на заметку, особенно если вы — особа женского пола.

А мне здесь лучше быть неприметным и быстро пропадающим. Поэтому, убедив себя в бесплодности всяческих страхов и бесполезности любых жалоб, я достал из медицинского пакета небольшую упаковку. Сунул в карман.

Прибор для электролиза воды.

Который поможет мне иногда дышать вырабатываемым чистым кислородом и этим хоть немного, но «отвлечёт» организм от воздействия холода.

В руках всё та же верная верёвка, которая помогла мне попасть сюда, в эту яму… Для её возвращения пришлось освободить её из плена редуктора и люка.

Её я привяжу к последней скобе. Это не нить Ариадны, но мало ли…

Поможет не заблукать хотя бы на первых порах.

Если станет совсем погано, смогу быстрее выбраться.

А вот с моим назойливым компаньоном придётся повозиться. Некую плавучесть я ему обеспечу. Всё-таки это не авоська для бутылок, а наш ранец.

В нём есть два маленьких боковых отсека из плотного кожистого материала, пропитанного качественной резиной. В них вмонтированы баллончики с углекислотой. По три с каждой стороны.

Достаточно повернуть клапан, отрегулировав на ту массу, что содержится в его недрах. Так что определённой плавучести я ему придам. Он будет как полупритопленный корабль, держаться на нужной мне глубине. Проблема будет лишь в том, что это «плавсредство» придётся либо тащить за собою на «буксире», либо проталкивать впереди себя. Что одинаково противно и неудобно. Правда, радует то, что всё находящееся в нём воды не боится.

Ну, с этим придётся мириться. Не бросить же его здесь?!

Далее. «Форс» одинаково хорош везде. С разницей лишь в дальности стрельбы и точностью попаданий.

Само собою, я не буду лупить из него в воде с двухсот метров. Предел дальности стрельбы в этих условиях у него — девяносто метров, и это очень хороший показатель. Что и говорить, Бундесвер постарался на славу. Под наш патрон, и вообще — просто подарок.

Ну, а вот с формой придётся побороться, — мне нечего ни снять, ни выбросить. А потому буду барахтаться в ней, ну и заодно немного "простирну".