Знакомьтесь, Черчилль - Синклер Маккей

Эде предпочитал остаться на своем месте. И вот, в ожидании консультации со своим заместителем Клементом Эттли по поводу столь неожиданного и дерзкого акта неповиновения, Черчилль произнес Чутер Эде короткую и проникновенную речь о своих на редкость прогрессивных взглядах на образование.

«Премьер-министр был рад узнать, что государственные школы находятся в фокусе нашего внимания, — писал Чутер Эде в дневнике. — Он хотел, чтобы 60–70 процентов мест были заполнены детьми-стипендиатами, не только по итогам экзаменов, но и по рекомендациям округов и крупных городов». Тут же он привел заявление Черчилля, что «“мы должны укреплять правящий класс” — хотя он [Черчилль] не любил слово “класс”».

Далее Черчилль (в пересказе Чутер Эде) сказал следующее: «Мы должны отбирать учеников не по случайному признаку рождения и богатства, а по случайности — ведь это тоже случайность — способностей. Большие города должны с гордостью искать среди своих жителей способную молодежь и отправлять ее в Хейлибери, Харроу и Итон».

Любой социалист, услышав, что надо укреплять и поддерживать правящую элиту, содрогнулся бы от отвращения. Но Чутер Эде не мог не признать, что фундаментальная идея — государственные школы должны быть открыты для талантливых детей любого происхождения, а не оставаться заповедником наследуемых привилегий — высказана консервативным премьер-министром, которого самого можно было назвать апогеем наследственных привилегий, что было весьма неожиданно и любопытно. Этот же премьер-министр считал необходимым отказаться в образовании от чисто механической зубрежки и вместо этого показывать детям фильмы и шоу с волшебным фонарем, чтобы разжечь их воображение.

Кошмар на кровати с балдахином. Дуайт Дэвид Эйзенхауэр, лето 1942 года

[107]

Молодой солдат Дуайт Дэвид «Айк» Эйзенхауэр рвался на поля сражений во Франции начиная с 1917 года, как только Америка вступила в Первую мировую войну, однако из-за бесконечных задержек и проволочек он получил приказ об отправке на фронт за неделю до подписания перемирия. В межвоенные годы Эйзенхауэр оставался в армии. В 1930-х он набирался опыта, работая с филиппинским правительством и помогая филиппинцам строить собственные вооруженные силы. Его особый, гениальный и остроумный оптимизм в итоге сделал его президентом США. Он оставался на этом посту в 1950-е, и некоторые считают это время «золотым веком» страны.

В 1941 году США вступили во Вторую мировую войну, и вскоре Эйзенхауэр отправился в Великобританию, сначала в качестве командующего европейским театром военных действий. Там он очень скоро подпал под очарование стиля руководства Уинстона Черчилля.

«Айка восхитили застольные представления Черчилля, — писал биограф Эйзенхауэра Пирс Брендон. — Особенно его битва с супом: в нее он явно вкладывал всю ярость, которую питал по отношению к своим генералам. Премьер-министр склонился над тарелкой, быстро работая ложкой, и суп исчезал с “хриплым бульканьем”; когда Айк потом попытался воспроизвести эти звуки для своего [друга], он “едва не задохнулся”».

Однако поздние посиделки очень утомляли Эйзенхауэра. «Черчилль с одинаковым неустанным упорством приводил аргументы, убеждая Айка в своей точке зрения, буквально по любому вопросу — от греческой классики до Дональда Дака. Когда премьер-министр уже ближе к рассвету радушно провожал [его] после этих марафонов до двери, Айк… чуть ли не бежал к выходу, опасаясь очередной прощальной речи, которая могла затянуться на добрые полчаса, а то и дольше».

Оставалась проблема традиций английской сельской местности. Однажды Эйзенхауэр получил приглашение провести уик-энд с Черчиллем в Бакингемшире. «Гостить в Чекерс-хаусе, в загородной резиденции премьер-министра, было для Айка еще большим испытанием, ведь там он попал в то, что сам назвал “чертовым карцером”. Однажды Айк после долгих мучений умудрился наконец заснуть в своей огромной дубовой кровати с балдахином в комнате, которую, как ему с гордостью сообщили, когда-то занимал сам Кромвель, а посреди ночи проснулся от кошмара, в котором его душили. Дело в том, что [его ординарец] забыл упаковать пижаму, и Айку пришлось спать в одной из просторных ночных рубашек премьер-министра, которая, обмотавшись вокруг шеи, превратилась в настоящую удавку».

Бульдог и медведь. Иосиф Сталин, август 1942 года

[108]

Утром 22 июня 1941 года ленинградцы, как и жители ряда других городов и деревень СССР, не поверили своим ушам, услышав из репродукторов известие о начале немецкого вторжения. Вскоре прозвучали далекие ужасные раскаты, которые, увы, окажутся отнюдь не громовыми. Пакт Молотова — Риббентропа был нарушен. Гитлер напал на Советский Союз. Операция называлась «План “Барбаросса”». В далекой Англии Черчилль — ненависть которого к большевизму за последние несколько лет немного смягчилась из соображений прагматизма — выступил по радио. «Дело каждого русского, который сражается за свой дом и очаг, — это дело всех свободных людей и народов во всех частях земного шара», — заявил он. Великобритания и СССР были союзниками. В условиях убийственного наступления нацистов (только блокада Ленинграда привела к гибели более миллиона людей) Иосиф Сталин хотел, чтобы Британия — а затем и США — открыли против гитлеровской коалиции второй фронт. Когда они с Черчиллем впервые встретились в Москве в августе 1942 года, борьба за власть была напряженной и носила личный характер.

«Иногда они оба были очень резки, — писал дипломат сэр Арчибальд Кларк Керр о первых встречах Черчилля и Сталина, — как будто каждый постоянно искал возможность грубостью нанести ущерб другому. Я думаю, оба в этом преуспевали и вмятины были глубоки».

В среду, 12 августа 1942 года, Черчилль вылетел из Тегерана в Москву, самолет бороздил небо над бескрайними колхозными полями. Для Черчилля это по-прежнему было «угрюмое, зловещее» коммунистическое государство. Но речь шла о дипломатии, и ему предстояла нелегкая задача: сообщить Сталину, что союзники пока не готовы высадиться во Франции. Взамен он собирался попытаться «продать» советскому лидеру операцию «Факел», предполагавшую высадку союзников в Северной Африке: считалось, что войска в Средиземноморье ослабят ось Германии с Италией. На первом же ужине Черчилль вытащил лист бумаги, нарисовал на нем крокодила и показал рисунок Сталину. Так он пытался объяснить без переводчиков стратегию союзников: сначала нападать, целясь в мягкий живот монстра, и только потом атаковать со стороны его твердой зубастой пасти.

Черчилль и его окружение остановились на государственной даче № 7, которая, предположительно, прослушивалась советскими спецслужбами. Все важные разговоры велись на улице либо возле включенного крана. На первый взгляд встреча лидеров прошла хорошо. Но на следующий день Сталин был в ярости: он заявил, что, отказавшись открыть второй фронт в Европе, Черчилль и британцы проявили трусость. По словам полковника Яна Джейкоба, который присутствовал на той очередной встрече, далее последовал обмен очень неприятными фразами, Черчилль угодил в эпицентр дипломатического кошмара. Можно только себе представить, какое напряжение ощущали тогда переводчики.

Сталин заявил: «…мы идем на большие жертвы. На фронте мы теряем ежедневно десять тысяч человек… Русские не жалуются на жертвы, которые они приносят, но их масштаб должен быть признан».

Черчилль ответил, что