Милосердие солнца - Юлия Июльская

могла вдохнуть в него жизнь. Как делала это с цветами, проращивая семена в стылой земле. Как делала с ветвями деревьев, напитывая их стремлением к жизни. Она знает, что нужно. Она сумеет…

Крошечные пальчики дёрнулись, Киоко ахнула — и всё вновь погибло. Она всё ещё не чувствовала жизни, но теперь она чувствовала надежду. Сумев подарить жизнь целой области, разве не справится с одним городком?

Киоко прикрыла глаза, стараясь отыскать в себе достаточную силу для новой попытки. Она сумеет. Хотя бы её, хотя бы эту девочку… И это уже будет целая жизнь.

Она положила руку на маленькую грудную клетку, нащупывая сквозь ткань место, где сплетались все слои ки, где должна биться сама ками. Сюда. Она направит всю свою любовь, всю свою силу…

Надежда возросла, но Киоко не сразу поняла, что надежда эта была чужой. И лишь когда острые зубы впились в её руку, она распахнула глаза и дёрнулась, освобождаясь от хватки.

— Не смей, — рычал Джиро. Это был он, всё это время именно его надежда преследовала её, обгоняя самого оками.

— Они убили всех, — тихо проговорила Киоко, опуская руки в грязь, смешанную с кровью, впитывая всю боль этого места, все страхи.

— Мёртвые должны оставаться мёртвыми.

— Но я могу попытаться…

— Мёртвые. Мертвы. Прими это.

Она никогда не видела его таким… Повзрослевшим. Серьёзным. Маленький волчонок больше не был волчонком. Истинный наследник своего отца.

— Но Иоши тоже мёртв. И смотри: он здесь, среди живых, а мир не рухнул, — стояла она на своём, пока её ки, её ками горели, плавили сердце, оплакивая в этой агонии всех, кого не сумели спасти.

— Значит, так было угодно богам.

— Значит, это тоже может быть угодно богам. — Она взвила руки к небу, разбрызгивая густую чёрную смесь, которая теперь заменяла дороги, и вновь закрыла глаза. Пусть говорит что хочет. Но это её выбрали боги, это в ней две ками их богов-прародителей. Кто, если не она, сумеет с этим справиться?

— Значит, богам угодно, чтобы я тебе помешал, — рыкнул Джиро, и крепкие лапы стукнули её в грудь, заставляя опрокинуться на спину, придавливая к земле. — Ты не вернёшь жизни, что уже ушли, — рычал он ей в лицо, пока она смотрела в его ясные, искрящиеся глаза. Она не чувствовала в нём злости, хотя он и выглядел злым. Лишь беспокойство и всё ту же надежду.

— На что ты надеешься, Джиро? Посмотри, мы проиграли эту войну… Если все погибли — для кого нам сражаться? Для кого жить? Они убили всех…

— Очень грустно, очень жаль. — Джиро всё ещё вдавливал Киоко в землю, и она не сопротивлялась. — Только я не думаю, что весь остров уместился в одном городе.

Она плохо понимала, что он говорит. Всё думала о бледном личике, почти не тронутом солнцем, о чёрных волосах и о крошечных пальчиках, которые дёрнулись.

— Я должна попытаться…

— С этим покончено, Киоко. И тебе стоит вспомнить, что ты императрица. Приди уже в себя! — рявкнул он и впился в её предплечье.

Острая боль вновь заставила дёрнуться, Киоко отшвырнула Джиро, сбросила его с себя и села, скрестив ноги, готовая обороняться.

— Посмотри на себя. Вся в грязи. В крови. В нечистотах. Даже я себе подобного не позволяю. Где та великая правительница, которая бросила всё и всех, чтобы стать сильнее? Ради чего? Ты не вернёшь их к жизни. Даже если захочешь. Но ты и не должна хотеть!

Он не говорил — рычал. И рык этот эхом разносился по долине.

— Если Мэзэхиро не слишком далеко, он может тебя услышать.

— Может, хоть это приведёт тебя в чувство.

— Мы в городе мертвецов, Джиро. Худшее уже случилось. Чего мне ещё бояться?

— Смерти? У тебя разве никого не осталось? Кошка, мой брат, все те, кто тебе верен? Готова предать их? Лишить той, ради кого они бросили свои жизни, оставили всё, что имели, в прошлом?

Она вспомнила Норико. Что бы она сказала? Почему-то Киоко подумала, что бакэнэко, могущая отыскивать чужие ками, но отказавшаяся от того, чтобы беспокоить мёртвых, сейчас посоревновалась бы с Джиро в грубостях, отпущенных в её сторону.

— Оставь это, Киоко, — продолжал настаивать Джиро. — Оставь и борись за будущее. Твоя сила в том, чтобы давать жизнь земле — не людям. И ты это знаешь.

Мысли вновь вернулись к шевельнувшимся крошечным пальчикам.

— Я бы смогла…

— Нет. Возможно, ты смогла бы заставить эти ки крови и соли, что здесь остались, подняться. Может, ты сумела бы дать им — малой части из них — достаточно своей силы, чтобы создать новый цикл. Но что это за люди из одной оболочки, ты не подумала?

Она действительно не подумала…

— Человек — это не только тело. Ты и сама знаешь: в этих телах больше нет людей. И ни Ватацуми, ни Инари не вхожи в Ёми и не способны на то, чтобы возвращать ками погибших живым.

— Значит, в этом нет никакого смысла… Всё кончено?

Она спрашивала, но не ждала ответа, он уже был известен. Осталось лишь принять.

Всё кончено.

Кюрё, который должен был стать убежищем, стал общей могилой для всех безоружных и безобидных, для всех самых слабых и уязвимых.

Киоко подняла голову. Солнце всё так же светило.

— И вновь просто смотрела…

* * *

Они остановились в холмах неподалёку от Кюрё — названой столицы провинции Сейган. Все отчёты западного даймё, все его письма были об этой столице, и ни слова о Минато. С тех пор как он узнал о существовании портового города, стало ясно, что затерянный в холмах город никому не нужен. Они готовили нападение на Минато, потому что враги не должны были знать, что Мэзэхиро работает над ооми. Никто не должен был ожидать атаки с моря, именно поэтому вся видимая часть армии располагалась в военном лагере у Нисикона, готовясь к нападению на Юномачи.

Но они ожидали… Дела в Минато, согласно докладам, шли вовсе не так хорошо, как хотелось бы. Он полагал, что именно туда уехали все, кто не сражается, оставив Юномачи для обороны. Но кто-то предал сёгуна, и он знал, что ни один самурай на подобное не осмелился бы.

Позади раздались шаги. Ему не требовалось оборачиваться, чтобы понять, кто встал за его спиной.

— Неужели и это была необходимость? — спросил Иоши. Голос его был спокоен, он словно и не винил — интересовался.

— Столица провинции должна была пасть.

— Ты не делился со мной этими планами.

— Лишь потому, Первейший, — он медленно повернулся и поклонился сыну, — что это не стоит ваших беспокойств.

— Тысячи смертей не стоят?