Кляпа - Алексей Небоходов

что—то меняется. Не в теле – в настроении, в напряжении, в том, как руки чуть крепче сжимают бёдра, как дыхание становится глубже, тяжелее, как будто за каждым движением стояла целая философская система, и каждое проникновение – не просто физика, а ритуал.

– Сейчас, – прошептал он, почти не сбив ритма. – Когда приближается высшее… нужно читать хокку.

Она не сразу поняла, что это не образ, а указание. Он отстранился на полмиллиметра, чтобы заглянуть ей в глаза, и там было такое серьёзное выражение, что она едва не рассмеялась.

– Это укрепляет связь, – пояснил он. – Усиливает поток. Синхронизирует сердца и чакры. Обостряет.

– Обостряет что? – прошептала она, стараясь не расхохотаться.

– Всё, – ответил он с фанатичной убеждённостью. – Особенно то, что должно.

Он продолжил движение – мягкое, размеренное, но в нём чувствовалась подготовка, будто каждое его касание было ритмической паузой между строк. Артемий напрягся, как дирижёр перед финальной частью симфонии, и уже не просил, а потребовал, почти торжественным шёпотом, с предельной серьёзностью в голосе, словно это был последний и самый важный момент в их ритуале: «Прошу тебя… нет, настаиваю – прочти хокку. Сейчас. Прямо сейчас, в момент пика. Это важно. Это священно». Валя поняла, что, если сейчас не подыграет, сцена превратится в нечто, где серьёзность победит здравый смысл. Она выровняла дыхание, сдержала смешок и в тон – чуть надрывно, чуть театрально – произнесла:

– Лисий шёпот в ночь. Тепло лезет между рёбер. Где же саке, блин?

Он замер на секунду. Потом вдохнул. И, к счастью, воспринял это как восторг.

– Это прекрасно! – шепнул он. – Ты чувствуешь структуру. Рваный ритм, затаённый жар, и – неожиданная бытовая точка. Очень по—японски.

– Спасибо, – ответила она, едва удерживаясь от смеха. – Я училась в школе №23.

Артемий, ободрённый, вновь взял темп, и теперь в нём чувствовалась не только близость, но и то странное, чему нет названия: момент, когда абсурд становится нормой, когда даже интим превращается в хореографию странной искренности. Он продолжал двигаться, и между толчками снова заговорил:

– Теперь я.

Он начал декламировать, но не сбавляя движения:

– Звезда в животе. Ты как сакура на льду. Скользко. Но красиво.

Валя почувствовала, как весь этот вечер официально стал материалом для стендапа. Она тихо рассмеялась – сначала внутри, потом губами, потом всё тело отозвалось лёгкой судорогой, которая, к его счастью, могла быть воспринята как волна наслаждения.

Он, не останавливаясь, прошептал:

– Скажи ещё одно. Хокку. Любое.

Она почти машинально выдала:

– Лапша по стене. Кот спит в миске с квашеным. В комнате июль.

Он снова замер. Внутренне, внешне – продолжал, но что—то в нём дрогнуло.

– Это… это было глубже, чем я ожидал, – прошептал он. – Ты… ты почти как синтоистка.

– Я просто из Выхино, – ответила Валя и сжала его бёдра, давая понять, что разговор окончен, и пора уже позволить телу заняться своим.

Он ускорился. Дыхание стало прерывистым, звук в горле – глухим. Движения обрели напряжённую чёткость, в которой не было ничего агрессивного, но чувствовалась почти медитативная концентрация. Она чувствовала, как всё внутри него собирается – не вокруг желания, а вокруг намерения. Не слиться – выразиться. Произойти. Случиться. Быть.

Комната шуршала тканью, дыханием, тихим стоном пластика под спиной. Где—то в углу робко пискнул плюшевый покемон, как будто он один не понял, что сейчас происходит. И Валя подумала, что если кто—то и смотрит на них сверху, то он точно сбился с плана.

Движения становились всё более напряжёнными, будто в нём нарастало не просто желание, а необходимость завершения – почти биологическая. Он напрягался, ускорялся, сжимал её запястья, словно хотел зафиксировать этот момент, вытянуть из него хоть каплю вечности. Но вечности не вышло.

Кожа под его пальцами чуть вспотела, грудь подалась вперёд, подбородок задрожал. Он закрыл глаза, вдохнул слишком резко – как будто по команде – и в следующую секунду застонал. Не глухо, не сдержанно, не мужественно. Пискляво. Высоким, неожиданным, почти мультяшным голосом, как будто в него вселился анимешный персонаж, не справившийся с эмоцией.

Это был звук, к которому невозможно было быть готовой. Валя на секунду напряглась, потом расслабилась, потом вновь напряглась, пытаясь понять, смеяться ли, сочувствовать или просто отстраниться. Он продолжал стонать коротко, с паузами, и каждый раз звук поднимался чуть выше, будто пробирался по лестнице вверх, стараясь не споткнуться об иронию момента.

Когда всё стихло, он замер. Его тело обмякло с торжественной усталостью героя, выполнившего сложную миссию. Он тяжело дышал, чуть повиснув над ней, потом медленно опустился рядом и прикрыл глаза, будто это была последняя сцена в спектакле, где зритель обязан аплодировать стоя.

Валя лежала, глядя в потолок. Потолок был неровный, с трещинкой, похожей на логотип ретро—телевизора. Она не чувствовала ничего. Ни злости, ни отвращения, ни даже усталости. Ни вспышки, ни тепла, ни даже капли того, что по идее должно было там быть. Внутри было пусто, как в упаковке от конфет после затяжной депрессии.

Тело не отзывалось. Всё было будто бы сделано по инструкции, пункт за пунктом, галочка за галочкой, но эффект остался за границей ощущений. Даже в голове не было мыслей – только лёгкое дребезжание, как от телевизора, включенного на пустом канале.

– Это было… – начал Артемий, но не договорил.

Он повернул голову и посмотрел на неё с тем выражением, в котором перемешались надежда, восторг и гордость за исполненное. Она повернулась к нему – медленно, с лицом, которое не отражало ничего, кроме вежливой нейтральности.

– У тебя милый голос, – произнесла она.

Он улыбнулся, не уловив интонации. Валя снова уставилась в потолок.

В голове молчала даже Кляпа. Возможно, единственный раз за всё время.

Артемий лежал на спине, раскрасневшийся, с улыбкой человека, который только что пережил нечто вроде духовной левитации, но ещё не решил – записывать ли это в дневник или сразу делиться в чате кружка по хайку. Валя тем временем натягивала плед до подбородка, как броню – не столько от холода, сколько от реальности.

Он повернулся на бок, глянул на неё – взгляд был задумчивым, сияющим, словно в голове у него уже играла торжественная музыка из финальной сцены японской дорамы. Потом вдруг резко подался вперёд, порылся под кроватью и, сияя вдохновением, как школьник на выставке робототехники, вытащил прямоугольный кейс с надписью на ломаном английском: «Ultimate Companion System: Samurai Edition».

– Это… – начал он, с предвкушением, – эксклюзив. Только в Японии и на одном складе в Амстердаме. Прямо с фестиваля кибер—интимной эстетики.

Он раскрыл кейс. Внутри, как будто на