Кляпа - Алексей Небоходов

и осторожно, будто каждая косточка в её теле должна была сначала одобрить движение. Встала так, как встают после тяжёлой операции, по—старушечьи, с согнутой спиной и ощущением, что суставы намерены напомнить о себе лично. Колени хрустнули с предательской громкостью, рука подрагивала, платье перекрутилось, и один рукав почему—то оказался задран выше локтя. Губы пылали, как после ожога. Под глазами проступила испарина, солоноватая, как след от слёз, которых уже не осталось.

На полу лежала сумка, раскрытая, как рана, будто сама не знала, что в ней теперь должно быть. Под стулом валялась туфля, вторая стояла носком в сторону выхода. В углу виднелся смятый клочок бумаги, и Валя, едва взглянув, мысленно окрестила его «остатками совести» – не потому, что он был важен, а потому что иначе пришлось бы признать, что совесть у неё вообще исчезла.

Она потянулась к туфлям, напялив одну, потом другую, путая левую с правой, потому что в голове всё ещё звенело. Пальто она натянула на себя как могла – один рукав остался вывернутым, подкладка цеплялась за ремень. Пуговицы застегнулись не туда: одна прошла мимо петли, другая встала по диагонали, как символ сломанной геометрии. Волосы, слипшиеся от пота, облепили виски. В отражении металлического шкафа она увидела себя: перекрученная, помятая, с глазами, в которых отражался не ужас, а пустое послевкусие после чего—то слишком большого и слишком чужого. Как женщина, прошедшая через что—то интимное, но без права на возвращение.

– Всё, – пробормотала она. – Всё. Я иду.

Дежурный моргнул. Хотел что—то сказать, но губы не слушались. Лицо у него было как у человека, которому показали архив с его стыдом.

Валя не обернулась. Дверь за её спиной издала скрип – протяжный, неловкий, как занавес, не вовремя опустившийся в школьной постановке. Коридор оказался пуст, будто вымерший после пожарной тревоги. Свет над головой чуть мигал, то ли от старой проводки, то ли от драматургии происходящего. Она шла вперёд медленно, как по тёплой воде – не от лени, а потому что каждое движение отзывалось в теле, будто кто—то вшил в неё замедление. Пальцы подрагивали, не от холода – от нервной отдачи. А воздух был липким и тёплым, как от старого фена, оставленного в розетке без присмотра.

У входа она споткнулась. Зацепилась пальцем за порог. Не упала. Просто выпрямилась и вышла.

На улице пахло пылью, влажным бетоном и свободой. Но это была свобода с привкусом дешёвого скотча, которым обматывают багаж в аэропорту. Валя вдохнула. Медленно. Потом выдохнула. И пошла. Потом побежала. Потом почти понеслась – нелепо, неровно, как школьница, сбежавшая с контрольной, но запутавшаяся в колготках.

А в это время, за её спиной, в помещении остался сержант.

Он сидел. Не двигался. Только глаза – широко раскрытые – пытались осознать, где он, кто он, и что теперь с этим делать. Брюки валялись на полу. Молния сверкала. Он откинулся на спинку кресла и медленно, очень медленно закрыл глаза.

Дверь открылась. Щёлкнула. В помещение вошёл высокий мужчина в форме – крепкий, с бляхой, папкой и выражением лица: «если сейчас кто—то не объяснит, я сам всё объясню через отчёт». Он замер в проёме.

Он бросил взгляд на сержанта – на весь его жалкий, обескураженный вид, на лицо, в котором отражалось не то раскаяние, не то ступор, и на брюки, беспомощно лежащие у ботинок, как молчаливый компромат.

Он не сразу нашёл, что сказать. Взгляд его прошёлся от штанов до потолка, потом снова вниз. Секунда. Другая. Лицо становилось всё более угрюмым.

– Вы что тут за бордель устроили, сержант?! – взорвался он наконец, с таким напором, что стоящий у стены кулер задрожал.

Сержант вздрогнул, попытался что—то объяснить, но слова застряли в горле. Он дёрнулся, привстал, начал натягивать брюки, но те тут же соскользнули обратно к щиколоткам. Он тяжело осел обратно в кресло, задыхаясь от смущения, затем вновь вскочил, подтягивая ткань – и снова всё повторилось: пуговица не застёгивалась, ремень запутался, а сам он напоминал то ли пингвина, то ли электрика на обрыве. После третьей попытки он просто застыл, с полузастёгнутым мундиром, в отчаянной позе человека, который хочет раствориться в воздухе…

Глава 10

Валя вернулась домой как человек, которого вытащили из грязной воды, отжали на отбойном молотке и забыли повесить сушиться. Замок на входной двери прокручивался медленнее обычного, будто тоже не хотел её пускать. Она не снимала обувь, не доставала ключи из сумки – просто ткнулась лбом в косяк и минуту стояла так, придавленная и хрупкая, как недошитая кукла.

В прихожей пахло пледом, пылью и давно не выносившимся мусором. Мир снова стал тесным, предсказуемым, хоть и слегка затхлым. Кляпа молчала. Молчание это было глухое, не как пауза перед фразой – как тишина, когда кто—то явно задумал что—то коварное.

Валя дошла до ванной, на автопилоте включила воду и долго мыла руки. Потом лицо. Потом снова руки. Пена сбивалась в пузырьки, как будто стеснялась участвовать в очищении. Мыло выскальзывало, зеркало запотело, и Валентина впервые за день почувствовала себя не просто грязной, а какой—то концептуально запятнанной.

Сняв платье, она бросила его в ванну и посмотрела на собственное отражение, не узнавая: лицо серое, глаза расширенные, волосы слиплись прядями, которые будто хотели сбежать первыми. Она поежилась, накинула халат и медленно пошла в комнату, цепляя край шкафа плечом.

На полке рядом с кроватью лежала старая пижама, с застиранным принтом и растянутыми коленками. Её Валентина берегла на случай простуды или апокалипсиса. Кажется, настал именно тот момент, когда она подошла по всем параметрам.

Завернувшись в покрывало, Валя рухнула на кровать лицом в подушку. Сердце стучало не от страха, а от усталости, какой бывает после восьмичасовой смены на чужом празднике жизни. Сквозь щёку чувствовался запах стирального порошка, ещё советского, и едва уловимый аромат валерьянки, оставшийся после прошлой панической атаки.

Мир наконец угомонился.

– Валя, – голос прозвучал изнутри, мягко, без ехидства. Как будто кто—то подошёл сзади в библиотеке и шепнул прямо в ухо.

– Что? – прошептала она, не открывая глаз.

– Я была неправа, – сказала Кляпа, а затем выдержала паузу, будто собираясь с духом, прежде чем добавить: – Очень неправа. Прямо по всей длине Вселенной.

Валя не двигалась. Даже дыхание стало незаметным.

– Ну? – подала голос осторожно. – Это извинение или вступление в новую фазу вторжения?

– Это попытка наладить с тобой хоть какую—то конструктивную связь, – ответила Кляпа. – Я перегнула. Сильно. Но ты не представляешь, каково это – быть внутри другого существа и