Копье милосердия - Виталий Гладкий

А еще московиты пристрастились к удивительному напитку, арабскому вину, которое называлось «кахва»*. Этот напиток продавался везде: в караван-сараях, в бане, на рыночной площади у фонтана, в мечетях, на улицах в так званых «кыраатхане»*. Это были большей частью пышно обставленные помещения с красивыми диванами и коврами, где собиралось общество из любителей шахмат, игры в кости и триктрак.

Кахва, или коффа, был черным, густым, горьким на вкус, и первое время все московиты плевались, когда им предлагали отведать этот горячий турский напиток. Однако со временем вкус и аромат кахвы начал им нравиться; оказалось, что напиток легко пьянит, бодрит и придает силы, а уж голова после двух-трех чашек и вовсе становилась светлой и просторной для умных мыслей.

Ванна Юрия Грека стояла рядом с ванной Трифона. Молодой мужчина самозабвенно плескался в хорошо подогретой воде, в которой для приятного запаха плавали лепестки роз. Он ожесточенно тер свое мускулистое тело мочалкой для хамамов (басурмане называли ее кесэ), изготовленную из конского волоса, кокосовой щетины и финиковых тычинок. Жир и грязь с тела посетители турской бани снимали при помощи голубой глины, которая пахла розмарином.

Напротив Трифона на стене хамама виднелось написанное витиеватой арабской вязью изречение какого-то мудреца. Купцу уже объяснили, что в нем говорится: «Хамам напоминает о рае, хотя строится из глины и кирпича». Попав сюда впервые после долгого и изнурительного пути, купцы полностью согласились с автором панегирика турской бане. «Райское наслаждение» при желании можно было растянуть на целый день — хамам начинал работать с четырех часов утра, а закрывался в восемь вечера.

— Трифон, а Трифон!

Голос Юрия нарушил приятные раздумья Коробейникова, который в неге даже прикрыл веки, и он невольно вздрогнул.

— Едрит тя в корень! — беззлобно ругнулся Трифон. — Пошто пужаешь?

— Хочу сказать, что мы тут под присмотром, — тихо молвил Юрий.

— Эка новость… Ищейки султана днюют и ночуют в караван-сарае. Следят за нами денно и нощно. Как и за всеми иноземцами. Меня еще в Москве предупреждали бывалые люди.

— Нет, этот не из них, не похож. Те всегда остаются снаружи бани, а новый соглядатай следом за нами потянулся.

— Где он?

— А вона, корыто каменное возле самой колонны, — указал глазами Юрий.

Трифон незаметно покосился в ту сторону и сказал:

— Похоже, ты прав. Вишь, как уши насторожил. И глазами в нашу сторону так и стреляет. А ежели нашенский человек, земли Русской? Земляков признал.

— Я уже видел его. Когда мы посещали бедестан. Он и тогда таился, за спинами людей прятался. Нехороший он человек, рыжий. Можа, тать какой али в султанских ищейках служит, наушник, потому как знает наш язык.

При слове «бедестан» Трифон мечтательно вздохнул — эх, жаль, что невозможно привезти в Москву хоть малую толику сокровищ, которые хранит массивное каменное здание с железными воротами и решетками. На это никаких денег не хватит.

В бедестане золотых дел мастера, торговцы тканями, затканными золотом, а ювелиры выставляли на продажу свои товары. Здание состояло из двух больших крытых помещений, окруженных стенами. Оно было сводчатым, а купол поддерживался двадцатью четырьмя колоннами. В толстых стенах устроили множество маленьких лавочек, а перед ними стояли столики, чтобы выставлять товары на продажу.

— И то верно, — согласился Трифон. — Видать, ты прав.

— Намять бы ему бока, чтобы отстал. А то скоро он и в нужное место нас будет провожать.

— Нельзя, — строго сказал Коробейников. — У них с этим делом строго. Асес-баши* блюдут неусыпно. Зашибут этого рыжего наши молодцы, не приведи господь, вот сраму-то будет. Хороши послы московские…

— А кто будет знать, если мы не проговоримся?

— И у стен есть глаза и уши. Мне говорили, что если не найдут душегуба, то жители квартала, где произошло смертоубийство, должны заплатить крупный денежный штраф. Поэтому ночные сторожа и асес-баши очень бдительны.

— Все равно найдем управу на этого рыжего, — не сдавался Грек. — Прицепился, как репей…

Коробейников лишь усмехнулся в бороду. Зять нравился ему все больше и больше. Он был хватким, упорным в достижении цели и имел на плечах умную голову. Знания греческого языка помогло Юрию быстро сблизиться с цареградскими греками, и он добывал у них ценные сведения. Сам Коробейников усиленно изучал турский язык и уже спустя месяц после прибытия в Царьград он мог довольно сносно объясняться с местным народом на рынках и на улице, а главное, с турскими купцами, которых очень интересовали торговые контакты с московитами. Что касается Юрия Грека, то язык османов он знал едва не сызмала.

К посланцам царя московитов султан и Порта* относились гораздо уважительней, нежели к другим иностранным послам. Часть этого уважения перепадала и купцам. Хотя обоз московитов и считался посольством, но по статусу таковым не являлся. Это избавляло купцов от необходимости аудиенции у султана, предполагавшей преподнесение правителю Турской земли богатых даров.

В Москве, в Посольском приказе, Мишенину и Коробейникову долго втолковывали как, когда, что и кому дарить. Богатые подарки султану и великому везиру считались непременным атрибутом всякого иностранного посольства. Нарушения этой традиции были редки и, как правило, дорого обходились виновникам. Французский посол так и не удостоился аудиенции у султана, потому что подарков от своего короля он не привез. Еще хуже обошлись с австрийским послом, также явившимся ко двору султана без подарков. Его просто заточили в темницу, в казематы Едикуле, Семибашенного замка.

Конечно же, к султану и везиру купцов не допустили. (К ним они и не стремились — шибко накладно.) Но к янычарскому аге* и каймакаму — цареградскому градоначальнику — на поклон все же пришлось идти. И если аудиенция у каймакама была делом обычным для всех иноземных купцов, которые намеревались задержаться в Истанбуле подольше, то прийти на поклон к аге янычар им настоятельно посоветовал грек-драгоман*, цареградский приятель Юрия. (Оказалось, что они даже дальние родственники — у московита отец тоже был родом с Островов*.)

Янычарский ага считался одной из самых влиятельных фигур в турском государстве. Его расположением дорожили все высшие сановники империи. Сам султан с большим вниманием относился к янычарам, периодически устраивая для них всевозможные развлечения и зрелища. В самые трудные для турского государства моменты никто из сановников не рисковал задерживать выплату жалованья янычарам, ибо это могло стоить ему головы.