Кайнокъ - Юрий Козлов

Федор сквозь прищур внимательно глядел на Пирогова.

— Не понимаю я тебя, лейтенант. Что ты за человек? Ты должен презирать меня, а ты вроде как жалеешь.

— Ты понимаешь свою вину. Не окажись тех минутных обстоятельств — родни, первой стопки, ты уже был бы хорошим бойцом. — Пирогов, увлекаемый Якитовым, тоже перешел на «ты». Да и то — ведь почти ровесники.

— Если меня — на фронт, я тебе напишу.

Глава тридцать седьмая

Бобков где-то задержался, и Пирогов уже стал думать, не пойти ли ему домой и не поужинать ли, когда в дежурку ввалились шумной толпой женщины и ребята. Среди них была и девчонка, та самая малявка, которая чуть не ввела в заблуждение Корнея Павловича. Пирогов оживился. Спросил, почти уверенный в ответе:

— Где же вас нашли?

— А мы сами, — отозвался бойкий, выгоревший на солнце пацан.

— Вас не нашли?

Мальчишки переглянулись.

— Мы — сами.

Пирогов помертвел, но быстро взял себя в руки.

— Ясно. Так куда вы уходили, простите мое любопытство.

— К Пурчекле.

— К Пурчекле? Зачем же?

— За золотом. Как сбор дорогих вещей на танки начался, Колька Мазин, этот вот, и говорит: «На Пурчекле золото лежит, хоть лопатой греби. Можно два мешка за день нагрести. Вот вам и новая колонна». Мы даже название придумали: «Орел». Взяли мешки и двинули искать.

— Кто вам дорогу показал?

— Дедка Большаков.

— Вы ему сказали, для чего вам это надо?

— Не-е. Мы — хитро.

«Отодрать бы вас ремнем, — подумал Пирогов. — Золота им захотелось».

— Ну и где ваше богатство?

Мальчишки молчали.

— Я жду.

— Мы не дошли. — Это и был Мазин. Он продолжал отстаивать свою уверенность.

— До горы не дошли?

— До горы дошли. До золота не дотянули. Тут эта…

— Уточним, — остановил Пирогов. — Как вы узнали, что пришли к Пурчекле? Там ведь не написано.

— Дедка Большаков говорил, что из той горы речка бежит. Щель такая, вроде пещеры, а из щели, как изо рта, льется вода. Так мы видели речку. И рот. А тут эти вышли. И эта… заныла.

— Кто вышли?

— Да четверо же. Пошли по реке. Перед нами. Она и заныла.

— Вы их близко видели? — заволновался Пирогов.

— Не-е… Они как до клуба были. Шагов сто. И внизу.

Корней Павлович карту расстелил на столе.

— Глядите сюда. Вот Ржанец. Вот Сарапки, Муртайка. Как вы шли?

Карта оказалась среднемасштабная. Не подробная. Мальчишки нарисовали схему на листке бумаги. Немного повздорили при этом — сюда или туда, как горы, как солнце было. Наконец договорились, и появилась на бумаге дорога до Муртайки, поворот к Горелому кедру, ущелье, озерко, каменный мешок… Они здорово ориентировались в горах. Пожалуй, смело даже. Корней Павлович наложил схему на карту и почувствовал искреннее уважение к мальцам. Место, откуда начиналась из горы речка, совпадало с истоком речки на карте.

Пирогов поднялся, положил перед ребятами по листу бумаги.

— Опишите каждый свое похождение. Только уговор, не списывать друг у друга. Я никому не скажу, сколько ошибок сделаете.

— Мы им уши надерем, — заверили родительницы. Они не отходили от своих чад. Пирогов кивнул в знак согласия, вышел в общую комнату, толкнув дверь плечом. Не вышел, а вывалился. И закружил, закружил как ужаленный.

Опять! Опять столкновение нетерпящих отлагательства фактов! Он как наяву видел поворот к Горелому кедру, узенькое, каменное ущелье за ним. Всего лишь несколько дней назад он был там и определил рубеж для самооборонцев. Он не знал об озерке, каком-то мешке позади него. Но он был уверен, что Горелый кедр стоит на тропе, ведущей в черное невиданное чрево гор. К неприступной Пурчекле.

Ах, черт! Захотелось немедленно отправиться туда, собрать мужиков и…

Отставить! Горелый кедр не единственный выход. А на человеческую дурость есть божья мудрость. Вспугнешь — не догонишь.

Он вернулся в кабинет. Матери ребят чинно восседали вдоль стены. Мальчишки писали, мучительно кривясь и морщась. Ленинградская малявка скучала, откинувшись на спинку стула.

— Уже готово?

— Я не знаю, как писать. Я не знаю, как называются горы, речки… Я написала, что мы просто пошли и вернулись.

Она протянула листок. Корней Павлович отмстил, что почерк у нее красивый. А сообщить ей действительно было нечего. Пошла и пришла.

— Ладно, распишись внизу… Фамилию свою напиши.

Мальчишки выслушали разговор, задрав облупленные носы, вздохнули, явно завидуя малявке — отделалась! — и снова уткнулись в бумаги.

Наконец пришел Бобков. Вместо приветствия спросил:

— Что-то горячее?

— Да. — И передал ту часть разговора с Лукьяненко, которая касалась эксгумации. Бобков выслушал хмуро. Как и предполагал Пирогов, переживал недавний «прокол», неловкость своего положения. Он был немолод и щепетилен.

— Что вас беспокоит?

— С вашего разрешения, одна и та же подпись под двумя документами. Моя подпись.

— И я расписался прошлый раз. Такая наша работа. И потом, вы что, предсказываете другой результат?

Бобков невесело потряс головой.

— Прошлый раз мы ограничились поверхностным осмотром. Так что ничего удивительного, если вскрытие покажет… Но я не о том. Вы сказали: такая наша работа. Работа — она много выдержит. Но мы-то с вами живые? Или как?

— У нас нет времени для такого серьезного разговора.

— Но, позвольте, как понял я, автозак придет под утро.

— Даже утром. А мы с вами… Зачем нам ждать? Сегодня ночью надо все проверить. Завтра с утра у меня другие заботы.

— Однако, Корней Павлович, вы не спрашиваете о моих.

— Я использую свое право старшего. Прошу вас подобрать бригаду помощников. Из медиков. Остальное мы возьмем на себя.

Бобков развел руками, мол, подчиняюсь. Спросил:

— В котором часу?

— Ну, свидетели от деревни нам не нужны. Думаю, полночь — самое время.

В десять Пирогов собрал все «свои силы». Определил каждому «штыку» место. Продиктовал Ирине Петровне постановление по штату участников: Бобков, Пестова, Козазаев, Брюсов… Подумал, попросил оставить в строке место для людей доктора. Продолжал: понятые — старик Большаков (Корней Павлович рассчитывал поговорить с ним ночью о горе Пурчекле, не путает ли он чего) и старик, бывший партизан, чоновец, которого Павлу еще предстояло разыскать и уговорить.

Поручив женщинам заправить керосином фонари и лампы, Брюсову подготовить землеройный инструмент, Пирогов послонялся по кабинету, потом заставил себя сесть за стол, расстелил карту района. На ней было помечено место, где лежали коровьи потроха, место в долине Барангол, где была разбросана солевая приманка. Острым карандашом он нанес на коричневое поле карты маршрут «старателей». Он начинался выше Муртайки и шел прямо на юг… Но Игушева оставила коня между Муртайкой и Сарапками. Восточнее километров на шесть. Почему она это сделала? Увидела кого-нибудь издалека? Очевидно. Но эти «кто-то» были не ребята. Они еще к Муртайке возвращались… Значит, видела Игушева тех, кто не хотел бы, чтоб их увидели. Но откуда они здесь? Вон гора где, вон… Да! Ребята вышли к речке, перевалив через гору. Напрямую пошли. Из «мешка» — по склону вверх. Собственно почти случайно набрели на речку. И на Пурчеклу. Если речка и Пурчекла тесно связаны между собой. Как говорят ребята… Надо вызнать у Большакова, как далеко друг от друга исток и вход в храм… Рабочим маршрутом следует принять маршрут ребят. Он не самый легкий, но, пожалуй, исключает внезапную встречу. Бандиты ходят низом. И часто тем путем, где их Игушева увидела… Игушева! Твоя мама уже дважды была здесь… Отставить! Так сколько путей ведет к Пурчскле? Сколько народу потребуется, чтоб оцепить такой большой район?

Брюсов у входа ухнул лопаты на пол. Поворчал на свою неловкость, что-то сказал дежурной Каулиной. Вечной дежурной, как называла она себя второй день. Каулина охотно ответила ему. Была в хорошем настроении.

Пирогов сбился с мысли. Досадуя, он начал все сначала и тут к нему заглянула Ирина Петровна. Вид у нее был нездоровый, а вся она — робкая, пристукнутая. Куда девалась ее независимость.

Острые, цепкие глаза метались, перебегали с предмета на предмет, казалось, избегали встречного вопросительного взгляда.

— Вы очень заняты?

— Время коротаю, — признался он. — Садитесь. Вдвоем веселей.

Она поблагодарила, как в тот первый вечер, бочком присела на краешек стула, вполоборота к Пирогову.

— Я думаю, как у Михаила все складывается… При жизни и теперь…

— А что у него не получалось при жизни? Он был на хорошем счету у начальства.

— Вы под впечатлением заупокойной речи Лукьяненко. Да, по его словам, лучшего чекиста не было… Господи, да что ото я?.. А вы не думали, почему Михаил оказался здесь? Это целая история… Он действительно любил свою работу. Но однажды просил уволить из рядов НКВД. И тогда его перевели сюда. Жена не поехала с ним. Она, извините, предала его в трудный час…