Веревка из песка - Анатолий Яковлевич Степанов

— Три часа ночи. Все спокойно вокруг. Спите, парижане.

— И вот эти слова! — радостно вскричал Захар. — Слова, слова и только слова.

— Это уже Шекспир, — сказал Дима и подошел к режиссерскому столу. Захар вырвал из его руки свежую газету и, брезгливо перелистав, остановился на полосе с крупной фотографией, пробежал глазами и заметил:

— Господи, что же вы читаете! «Кровавая разборка в Заволжье!» И пичкают, и пичкают нас уголовщиной! Запомните раз и навсегда: убивали, убивают и будут убивать, уж такова человеческая природа. Наше дело — если не улучшать, то усмирять нравы. А для этого необходима отделенность от суетной бытовухи. — И он крикнул тому, за выгородкой: — А ну-ка, Витенька, еще раз!

— Три часа ночи. Все спокойно вокруг. Спите, парижане.

* * *

Скромный «фольксваген» стоял у нескромного антрэ редакции журнала «Женщина во всем». «Фольксваген» стоял так, чтобы сидевший за рулем Василий мог видеть через боковое зеркало всех входивших и выходивших посетителей этого заведения.

Ольга Горелова-Спасская вышла из редакции, когда уже начинал желто сереть длинный московский день. Она увидела «фольксваген», не шарахнулась, не побежала. Подошла. Василий, потянувшись, распахнул дверцу с противоположной стороны. Ольга без колебаний села рядом с ним и тупо спросила:

— И что?

— Поговорить не с кем, Оля, — признался он.

— А надо?

— Не знаю. Посиди хотя бы рядом, сколько можешь.

— Сижу, — сказала она и добавила: — Мне тоже поговорить не с кем.

— Когда ты после больницы пришла ко мне в первый раз, я был слишком несчастным, чтобы отказаться от тебя. Или слишком слабым, не знаю. Я старше тебя на двадцать лет и, наверное, увидел тебя не такой, какая ты на самом деле. И до самого последнего дня я не ощущал ничего, кроме идиотского чувства счастья, которого я боялся всю свою жизнь, счастья, которое приходит по ту сторону холма, счастья уступать и мечтать о сладком будущем, вместо того, чтобы сопротивляться и действовать.

— Теперь все кончено, Вася, — успокоила она. — Все полетело к чертовой бабушке. Высокие идеи, активные действия во спасение, жажда обезопасить если не человечество, то хотя бы одного человека, — оказались фикцией, большим самообманом. Чтобы спасти одного, вам, тебе, мне надо было уничтожать десятерых. Не слишком ли высока цена?

— Ты старательно недоговариваешь. Спасти одного человека и уничтожить десяток нелюдей.

Ольга рванула молнию на своей сумочке и рывком извлекла из нее знакомую газету. Глядя на восемь трупов в ресторане «Большая Волга», спросила:

— Ты таким же образом и по шелковому пути прошелся, на который я тебя через Карика вывела?

— С теми было проще, — нарочито цинично подтвердил Василий. — Большинство шанопалов — нелегалы, поэтому их исчезновение никого не колышет.

— А меня колышет, Вася. Их кровь — на мне.

— Ты видела их? Ты знала их? — Василий кричал полушепотом. — Какая там кровь?! Яд, которым они травили мальчишек и девчонок!

— Да знаю я. Только от этого не легче. Все равно не отмыться мне до конца жизни.

— Двадцать три года тому назад в Афгане я думал точно так же.

— И притерпелось, позабылось, прошло?

— Скорее притерпелось.

— Жалко мне тебя, Васенька. И себя.

— Ты любишь его, Оля?

— Теперь это не имеет никакого значения. Во всяком случае, для него. — Она спрятала газету в сумку, затянула молнию.

— Тебя домой отвезти или еще куда? — спросил он.

— Да нет, опять в офис, дел невпроворот.

— А куда же шла?

— Увидела твой «ваген» в окошко и решила: не до ночи же тебе здесь торчать. Вот и спустилась поговорить, — она поцеловала его в щеку по-сестрински и, уже ступив на тротуар, сказала: — Прощай, Вася.

* * *

Юра встретил Лапина за углом.

— Что же не прямо у ресторана? Запросто слинять может! — сделал выговор Лапин.

— Там четверо топчутся. И двое из них мой хохотальник как свой различают.

— Тогда напрямую, не таясь, Юра.

Двое быков у входа в элитный ресторан проводили их пустыми глазами, но один сразу же, как пара ментов прошла внутрь, схватился за мобильник. Вторая пара встретила их у дверей кабинета-зала. Один даже позволил себе наставнически сообщить:

— Это зало занято, господа, — на что получил назидательный Лапинский ответ:

— Зато у меня в КПЗ несколько помещений освободилось. Запомни это, бандерол.

Егорыч ужинал в обществе лощеного официанта, который боялся упустить малейшее желание почетного посетителя. На некотором отдалении и склонившись, естественно, Егорыч с аппетитом выпивал рюмку, когда под ударом Лапинской ноги распахнулась дверь. Так и встретились глазами. Лапин (на полшага за ним — Юра) подошел к роскошному четырехместному столу, сел сам и предложил Юре:

— Садись, Юрик, посмотришь, чем питаются современные людоеды. — И Егорычу: — За что пьешь, Чабан?

— Дружка поминаю, Константин Георгиевич, — грустно поведал Егорыч.

— Уж не моего ли?

— А что, и у вас друг погиб? Беда-то какая!

Дернулся Лапин, дернулся, но сдержался. Только оскалился:

— Откуда знаешь, что погиб? Может, он от рака помер.

— Теперь все больше погибают. Тем более при вашем деле, Константин Георгиевич.

— Мой дружок был певец, хороший певец. А твой?

— И мой. Вот ведь какое совпадение! Витольдом звали, Витей.

— Один и тот же, значит, у нас дружок был, Чабан. А ведь такого не может быть, что у нас общий дружок.

— В нашей жизни всякое бывает, Константин Георгиевич.

— Живешь ты, Егорыч, как в раю! — сказал Лапин. — Ни в чем не замешан, ото всего охранен, не участвовал, не привлекался. Круговое, так сказать, алиби. Но вот только, к сожалению, приходится друга поминать. — Лапин стремительно схватил Егорыча за редкие волосенки и трижды ткнул его мордой в кровавый бифштекс. — Моего друга, поганка, моего! И только так!

Тянул что-то из-за пазухи официант, в зале возникла парочка накачанных, тех, что у дверей. Но пистолет Юры уже был наведен в лоб Егорычу.

— Если кто-нибудь из этих троих покажет дудку, стреляю сразу. Самооборона, — до конца прояснил ситуацию Юра.

Замерли молодцы в дверях. Официант забыл про свой инстинктивный жест и, подхватив с комода миску с благовонной водичкой, старался смыть ею черную кровь с Егорычевой вывески. А Лапин остыл. Смотрел, ухмыляясь, как умывают скромного пожилого господина, который сквозь салфетку все же сумел на приблатненном хрипе пообещать:

— Ты еще увидишь небо в алмазах, вошь цветная!

— Согласен. Но сначала посмотрю, как ты кеды в угол поставишь.

Он поднялся, пригладил слегка взлохмаченные Егорычевы волосики и направился к дверям. Следом, на ходу пряча пистолет, двинулся и Юра. Охранникам ничего не оставалось делать, как только пугать их неумело устрашающими взглядами. Менты, наконец, ушли. Официант, сюсюкая, осведомился:

— Может быть,