Высокий титул - Юрий Степанович Бобоня

Глава двенадцатая

А камень отступал. Уже близок был тот момент, когда последняя глыба будет расколота и прощай, карьер, до новых времен!..

…Библиотека расположена на втором этаже Дома культуры. Я пришел сюда за книгами и с каким-то навязчивым, но робким желанием увидеть… Светлану.

Библиотека оказалась на редкость богатой. Я долго лазал по полкам — диву давался: какие книги здесь попадались! В городе — днем с огнем, а тут — пожалуйста! Лежат, как только что из издательства, новехонькие, некоторые с неразрезанными страницами. Нет, что ни говори, а сельские читатели — не городские книголюбы!.. Тут и вкус иной и… А межобластной бибколлектор молодец! А может, у библиотекарши такой вкус?.. Тогда ей пять за это нужно поставить в журнал учета… работы.

Я отобрал добрую стопку книг и положил ее перед Светланой.

— Ого! — не без любопытства сказала она. — По столько книг выдавать… Хотя, ладно! Видно, для дела.

— Фьи! — скуксилась Лида. — Карла Маркса надо бы для комплекта.

Она язвила, мстила за предложенный ею «шпионский» репертуар.

Я промолчал. Светлана тоже. Только ресницы вздрогнули и жестче обозначились уголки припухших губ.

Поначалу я решил, что уйду, как только она запишет книги. Но уходить почему-то не хотелось.

«Все, моряк! Присох! Ведь пойдешь ты нынче за Светланой, как пить дать!.. А если отошьет?.. Ну и ладно! А о чем говорить ты с ней будешь? Не знаю! То-то… Но все равно пойду!..»

Взяв книги, я снова уселся с Коськой. Светлана же, точно почувствовав что-то, опустила глаза и старалась вообще не смотреть в «читалку». «Серьезная» Лида по-прежнему что-то болтала.

Наконец встала Светлана. Все вышли. Я — последний…

Шли молча. Когда хочется говорить просто так, говорить почему-то трудно.

— Я помогу, дайте мне половину книжек? — попросила она, видимо чтобы не молчать.

Я отдал.

— Учиться давно кончила? — спросил и я, чтобы не молчать тоже.

— Два года назад…

— А я учусь. Думаю вот восстановиться… Ты дальше учишься?

— Нет.

— А думаешь?

— Думаю.

Опять шли молча.

— Мне сюда! — она кивнула на покрашенный охрой глухой забор, за которыми наполовину виден был здоровенный домище. — Спасибо за… — И улыбнулась одними губами. В этой улыбке была какая-то виноватая растерянность.

Я пошел, но не выдержал, оглянулся. Она оглянулась тоже и отвернулась так же быстро, как и я…

«…Конечный рассудок человека мешает ему видеть все прекрасное в жизни, а потому сами страдания и мучения необходимы ему для очищения духа, для перехода от тьмы к свету…»

Это Гегель… Что-то тут мне неясно. Почему необходимы страдания и мучения, чтобы перейти к свету? Терпение?.. Нет уж, дудки! И прав Белинский: за свет нужно бороться, борьба закономерность, а не стихия…

«Все течет, все изменяется. В одну речку не войдешь дважды».

Это — Гераклит… О, мудрый грек! Я не философ, а камнебоец всего лишь!.. Но то, что в речку не войдешь дважды — это точно. Это даже мне ясно, как божий день…

— Не можешь вилять хвостом — виляй улыбкой!.. Токмо так по теперешней жизни, елки в зелени!.. Я вон на торфу в козырях ходил, потому как с начальством ладил, потому как знал, где вильнуть, а где тявкнуть…

Это — Прохор Работкин…

— Ну вилял бы и теперь, чего ж ты тут маешься? Сам же говорил: «Камень — не масло!» — отвечаю я.

— Всему свой черед! Я полмесяца помаюсь, а зиму в потолок поплевывать буду да Мавру ублажать… Она у меня еще молодка, елки в зелени!.. А тебе, Петрович, жениться бы не худо… Вчерась ночий вышел я во двор с нуждой сладить, а у тебя свет полыхает в горнице. Али потушить забыл?

— Читал.

— Вона!.. От книг польза известна — не токмо баб забудешь, а и себя самого! Потом хватисси, да поздно!..

— Жениться — не напасть…

— Допустимо пока… Молодой ты, жрешь в столовке колхозной, потому как мной брезгаешь, днем в кальери долбисси… Но ить ляжешь в холостяцку постель — не токмо дурну кров согнать — душу разделить не с кем, елки в зелени! А годочки-то — тю-тю!

«Ну насчет души, змей, ты верно говоришь», — думаю я и вижу, как навострили уши ребята — даже жевать перестали: им явно интересна Прохорова трескотня. Я ему не отвечаю, и он, вдохновленный моим молчанием, наседает:

— Нет, ты скажи: кто в твоих годах в нашем колхозе этак женихует, а?.. То-то!

Я заваливаюсь на спину и говорю:

— Басов. Он тоже в столовке питается и, может, стирает сам себе, хотя… Но что он постарше меня и неженатый — это точно!

Прохор, крякнув, поспешно соглашается:

— Точна! Но за Андреем Платонычем ты не гонись! Он родился председателем, руководством, то ись, в этом деле у его хватка мертвая… И с нашим братом он крут, хоть мы и не пеньки, конешно…

— Хоть и виляете, кто хвостом, а кто улыбкой! — дополняю я.

— Иначе нельзя — на то он и власть!.. В бабах, между протчим, он тоже не нуждаецца. И то — какой он руководитель, ежели без баб-то?.. Каку упросит, а кака сама к ему в окошко поскребецца…

— А по-твоему… это хорошо?

— Мало ли как по-моему! Ты об этом луччи у его спроси! Он те расскажет, он те…

— И спрошу!

— Ну и дурак! Находились тут некоторые… Да ты с Евген Лексеичем, с бригадиром нашим, на этот счет потолкуй!

— Обязательно! Только на другой лад… А Басов твой, хоть и грубиян, но умен, безусловно…

— Он не мой, а наш — обчий, то ись… А чем тебе жизнь при ем ни така? Скотину теперь, слава богу, есть где стеречь, за работу не палочками, а рубликами дают, пензии тоже примерные стали… Столовка вон, культура в два этажа, елки в зелени, и прочие благи… Ну, а ежели что и не так кому глянется, опять жа, с его спрос, а с нас взятки гладки…

— По-твоему, такая жизнь только в нашем колхозе? По-твоему, ее Басов придумал?.. Нн-е-ет, Прохор Семеныч!.. Ты попробуй, не повиляй хвостом-то, — тебе ни лучше, ни хуже не станет… А то, что с тебя и тебе подобных взятки гладки — это уж никуда не годится, это уж совсем плохо и для Басова и для государства…

— Моя государства — Лебяжья, понял?..

— Ага. Но если ты в этом государстве зимой собираешься в потолок поплевывать, и если Басов не стащит тебя с печи во чисто поле, или еще куда — никудышная он тогда власть, понял?

— Може, и так… — не нашелся Прохор. — Но все одно его к нам свыше прислали! Там — чо? Дураки? Чего ж они