переКРЕСТок одиночества 2 - Руслан Алексеевич Михайлов

но ведь даже попробовать свободы не дали. Может он откусил бы пару годков холостяцкой неуютной жизни — и сплюнул бы с презрением, сам бы к семейному уюту со всех ног бросился. Но ему попробовать не дали!

Его втиснули в чужую мечту о ровной повседневной жизни, где ничего и никогда не случается.

Его… его втиснули в чужую жизнь!

И даже сейчас, сидя здесь на высоком берегу тихой реки, в безлюдном месте, он не чувствует себя свободным. Ведь туго натянуты связующие с семьей нити. Ведь скоро уже пять пополудни и в это время он всегда включает осточертевший гребаный мобильник и сам же поочередно отзванивается жене и матери — чтобы не беспокоились. Ведь это нехорошо — давать повод для беспокойства. А ничего что ему уже столько лет, что этому другие уже должны ему звонить, а не он им? Но нет. Он звонит. И даже детям звонит — и ровным, чуть ворчливым, но добродушным тоном любящего отца осведомляется о их делах…

Черт!

Ему постыла эта жизнь!

Он мечтал о бескрайнем Севере! Или крайнем Юге! Он грезил искристыми льдами и северным сиянием! Он мечтал стоять на носу атомного ледокола и, замерев от восторга, смотреть на проламываемый могучим кораблем морской лед. Он мечтал курить в тесных каютах Беломор, писать путевые заметки, выпивать с такими же бродягами, как и он, затем вместе таскать грузы на берег, строить зимовку, охотиться, бурить скважины к далеким подледным озерам со смутной, но яркой надеждой открыть там еще неизвестный науке вид живых существ…

А он? Чем занят он? Да ничем! Ненавижу! Ненавижу работу! Семью! Всех! Они растоптали его мечту! А теперь… теперь поздно! Годы ушли. Он еще не стар, но уже далеко не юн.

Тут последовал единственный вопрос от тихого собеседника. Вопрос звучал странновато: а дай ему кто шанс, согласился бы отправиться в подобное место, где ты всегда на грани? Но с таким условием, что назад к прежней жизни уже не вернулся бы никогда.

Андрей с ответом тянуть не стал. Да! Он еще и кулаком по колену врезал себе. Да! Согласился бы! Будь шанс все бросить и начать с нуля — он бы все отдал ради такого шанса! Но такое уже из разряда чудес… Да и кто ему даст?

На этом Андрей иссяк.

Выговорился. Выплеснулся все черное и смрадное. Как очистился. Долгое время сидел слепо глядя в рдеющие угли начавшего затухать костерка. А когда со стыдом поднял глаза, чтобы извиниться перед незнакомцем за такое вот… по ту сторону никого не была. Стоял лишь на камешке опустевшая жестяная кружка.

На мгновение стыдом обожгло в разы сильнее — наговорил всякой чуши. Мужик о клеве и жизни поговорить хотел. А не о таком… но затем вместо стыда в душе появилось облегчение. Нахлынуло спокойствие. Даже воздух свободней потек во вроде бы прочистившиеся ноздри. Столько в нем всего оказывалось накопилось — сам даже не подозревал.

Теперь Андрей был благодарен незнакомому мужичку.

Засобиравшись, вскоре оказался дома. Пришел с подарками для всех. Не забыл и бутылочку сладкого красного. Испытывая перед ни о чем не подозревающей семьей стыд, провел с родными весь вечер, долго говорил по телефону со стареньким и уже совсем не властным отцом, столько же болтал с мамой. Потом уделил время жене — и уделил не в штатном обычно-скучном режиме, а так, как это было годы назад. Нежно, страстно, долго, романтично. И тепло.

Засыпая, слыша мирное дыхание что-то бормочущей ему в бок жены, он тихо улыбнулся в потолок. Дурак он. Как есть дурак. Ведь на самом деле он любит их всех — и родителей, что не дали сыну угробить свою судьбу, и жену, что всегда была рядом, и детишек… и какой родитель вообще не строит планы касательно будущего своих детей? И вряд ли у многих отцов в планах значит пункт — а пусть полярником пахать идет в смертельно опасную Арктику… Кто их знает вообще этих героев? Ну вспомнят Папанина с его льдиной, может вспомнят героя комсомольца Ивана Хмару канувшего на дно вместе с трактором, кто-то припомнит Амундсена, Скотта, Кука… Именно что «кто-то» — то есть почти никто.

Нет… Все же отец, как всегда, был прав…

На следующий день, встав свободным и окрыленным, товарищ Апостолов собрал библиотечные книжки, добавил к ним несколько книг из своей полярной личной библиотеки и неспешным шагом начал спускаться. Он намеревался вернуть прочитанное и взять что-нибудь про рыбалку, походы, можно еще порыться на полке советского детектива или проверить свежую подшивочку роман-газеты. Заодно небрежно вручит зачитанные до дыр, но еще вполне крепкие книги о полярниках библиотеке в дар. Безвозмездно.

Он даже вслух это слово произнес — безвозмездно. Широко улыбнулся… и удивленно распахнул глаза, глянул через плечо — у стены подъезда стоял тот самый неприметный мужичок. Который из леса у реки… Тот тихо улыбнулся, шагнул вперед и… мягко толкнул Андрея в спину. Он сделал неверный шаг вниз, все еще ошарашенно глядя на мужичка. А тот, подняв руку, сказал:

— Постарайся выжить. И помни — выбор за тобой.

Андрей открыл рот, чтобы даже не выматериться, а издать что-то вроде изумленного «Ась?». И тут его обожгло холодом. Желудок рванул к горлу, растворилась в сером сумраке лестничная ступенька, а следом ушло и сознание.

Тьма…

Вот такая вот удивительная история — для того мира. А здесь банальная до зевоты. Очередной сиделец прибыл на место отбытия долгого-долгого срока. Хотя в тот момент он, само собой, еще ничего не знал. Он очутился в стылой воде, в темноте наполненной хриплым эхом от его криков. Он полдня бродил туда сюда по темному и по щиколотку затопленному коридору, замерзая все сильнее. Полдня! Сколько же раз он прошел мимо рычага дарующего свет и тепло? Да уж…

Найдя рычаг — дернул, разумеется.

С этого мига можно и начинать его тюремную одиссею, что потекла так же как и у других. Постепенно разобрался с рычагом, понял, что нельзя медлить, затем, когда интервалы увеличились, обследовал тюремную келью, отыскал туалет, а в нем висящее на цепи тело предыдущего хозяина кельи. И Андрей до сих пор не может сказать, было ли это самоубийством от тоски одолевшей — никакой табуретки он там не обнаружил. Как-то ради интереса пытался — и вроде можно по цепи с мачете забраться повыше и захлестнуть ее вокруг шеи. А дальше уже все — стоит убрать руки и даже если передумаешь,