Вверх тормашками в наоборот (СИ) - Ночь Ева

— Сорокоши есть не у всех, Дара. Кто-то так и уходит на небеса, не познав единения. Моя Шуйя осталась в прошлой жизни.

Мне захотелось залезть под стол: столько боли сочилось сквозь эти слова.

— Я… не могла оставаться прежней, а она… не могла последовать за мной. Жизнь человека длиннее сорокошьей. Иногда в нашу жизнь входит две, три сорокоши. Изредка — больше. Но самая первая — твоё отражение, понимание без оглядок, когда ты — это она, а она — это ты… В любом случае — это дар.

Мы помолчали, думая каждый о своём. Глазами Иранна уплыла далеко-далеко, видимо, вспоминала свою Шуйю. Куда делась кошка, спрашивать я побоялась.

— А у мужчин?.. — осторожно спросила я, когда муйба вздохнула и вынырнула из воспоминаний.

Не глаза у неё, а два кинжала. Так и проткнула насквозь.

— Кош опять вернулся?..

Это был почти не вопрос, а утверждение.

— Вернулся, — нехотя ответила я. — Геллан гонялся за ним целое утро. Злился и пенился. Хотел избавиться.

— А кош?

— А что кош? Он если не хочет, его не найти. Как прозрачный становится.

— Ты догадалась, да?

Допрос вёлся по всем правилам: быстро и жёстко.

— Видать, только сам Геллан не догадывается. Или упрямится.

Иранна метнула в меня быстрый взгляд, затем уставилась куда-то вдаль и заговорила, тщательно, как фрукты в магазине, подбирая слова:

— Он… необычный. С ним… происходят удивительные вещи. Но признать свою суть нелегко. Особенно мужчинам, которые изначально считают, что обладать какими-то способностями — удел баб.

— Вот интересно, — перебила я муйбу, — откуда берётся эта ересь? Ведь ты учишь и мальчишек, и девчонок, не делая различий. Они вон одинаково к знаниям тянутся…

Я кивнула на склонённые головы детишек. Иранна пошевелила бровями.

— Потом всё меняется. Они становятся старше. У мальчиков появляются другие заботы и уроки, и они забывают, как интересно было им познавать азы собственной силы.

Я сложила руки на груди и не удержалась от сарказма:

— Ага. Обвешиваются побрякушками с ног до головы, чтобы не дай бог не уронить ни капли божественного мужского начала на какое-то там бабское непотребство. Пусть женщины разгребают все дела. А в это время можно языком почесать и мечом помахать.

— Так получилось, Дара. И за день не сломить, что копилось веками.

— Как думаешь: есть шанс уломать Геллана? — меня сейчас не интересовала эволюция мужского населения Зеосса. Пока что я хотела пристроить в хорошие руки конкретного белого кота с золотым носом. Тем более, что кот уже точно знал своего хозяина.

Иранна улыбнулась тонко — губы слегка дрогнули и четче обозначились ямками в уголках.

— У тебя всегда есть шанс.

— Что-то не нравится мне, как ты это сказала, — пробурчала я, потирая озябшие руки. — Я думала, мы навалимся скопом — и никуда он не денется…

Мила вжала голову в плечи. Ясно: на неё можно не рассчитывать. Иранна развела руками:

— Я пыталась. Осторожно, один-единственный раз.

Я закатила глаза.

— И, конечно же, речь не шла о том, что белый кот — его сорокош.

— Естественно.

— Тогда дохлый номер, — мрачно процедила я сквозь зубы.

Иранна повела бровями и склонила голову. Спрятала глаза под ресницами и хлопнула в ладоши:

— Заканчиваем! — голос прозвучал бодро, детишки загудели разочарованно: им нравилась возня с предметами, но ослушаться муйбу никто не посмел.

— У тебя есть шанс, — сказала она тихо, твёрдо, только для меня, но ничего объяснять не стала, хотя мне хотелось услышать намного больше, чем это оптимистическое утверждение.

Весь день мы паковали товары на ярмарку. Особый переполох вызвала радужная шкура. Меданам жаль было с ней расставаться. Они мяли её и нюхали, ахали и гладили, разве что на зуб не пробовали. Сокровище в единственном экземпляре. Сколько косых взглядов заработала Мила — не сосчитать, но девчонка либо не понимала, чего от неё втайне ждут, либо старательно делала вид, что не понимает. Всем хотелось ещё. Той самой радужной краски. Всем, кроме Милы.

Аккуратно укладывали шубные шкуры — гладкие, пушистые, богатые. Скручивали в рулоны тонкую расписную кожу. Я помогала распихивать по коробочкам украшения и ужасно гордилась нашими трудами: я была уверена, что ярмарку ждёт шок, а нас — фурор.

Геллан опять где-то пропадал, но думать о нём было некогда. Столкнулись мы вечером, когда подошло время ехать домой. Вечер выдался холодный, с морозцем. Я зарылась носом в меховой плащик, Мила спряталась в капюшоне и бодро трусила Софке впереди. За ней следом мчались пёсоглавы: этим холод нипочём, хотя шерсти на них — тьфу. Я ехала следом и ворочала в голове всякие мысли. Геллан следовал последним, молчал, и только топот Савра говорил, что они существуют.

За ужином я опять нагребла тарелку еды. На Геллана не смотрела, но чувствовала, как он следит за каждым моим движением. Выпятив подбородок, я готовилась к перебранке, но Геллан рта не открыл. И хорошо, очень хорошо!

Кот вылез из-под кровати, как только я закрыла за собой дверь.

— Проголодался, мой красавец! Смотри, что я тебе принесла! — заворковала я, ставя тарелку перед носом кота. Он тут же набросился на еду, урчал громко, успевая и жевать, и кидать благодарные взгляды, и отвечать на ласку: я чесала пальцами между его ушей и млела.

У меня никогда не было кота. Собаки, попугая, хомяка или рыбок тоже. Папа мой живность не особо жаловал, да и мы с мамой тоски по животному миру в квартире не испытывали. Можно сказать, особым состраданием к братьям меньшим я не отличалась. Есть они, нету — без разницы. Так было там, в моём мире. А здесь всё с ног на голову, всё наоборот.

Дверь приоткрылась. В такую щель любила протискиваться Мила.

— Заходи скорее. Посмотри, как он трескает, — умилённо сюсюкала я, наглаживая кота по мягкой струистой шерсти.

Кот замер, и только поэтому я поняла, что в дверь протиснулась не Мила. Машинально я ещё гладила рукой костистую спину и смотрела на Геллана с нарастающей внутри паникой.

— Не отдам! — взвизгнула неожиданно даже для самой себя и, схватив кота в охапку, прижала к груди

Кот икнул. Он висел, как тряпка, не сопротивляясь, не шевелясь. И от этой обречённой безвольности, я завелась ещё больше: сопела, прижимала кота к себе, то ли пытаясь уберечь, то ли задушить.

Геллан присел на корточки и посмотрел мне в глаза.

— Дара, зачем он тебе нужен? В Долине сотни сорокош бегают за тобой по пятам.

— Они мне на фиг не нужны, — огрызнулась я, примяв кота покрепче. Кот коротко мяукнул. — И этот мне не нужен.

— Тогда зачем ты за него цепляешься? — он говорил мягко, как доктор с душевнобольной.

— Потому что здесь ему место! — рявкнула я, дёрнулась и, не удержав равновесия, упала на задницу, но кота из рук не выпустила.

— Кошам нет места в замке, — запрограммированно, с той же интонацией произнёс Геллан.

Я увидела, как поднялись его руки и попятилась. Видать, ползание на пятой точке станет моим любимым видом спорта. К сожалению, ползти было некуда: спиной я упёрлась в тумбочку.

— Смени пластинку, болван! И если ты не понимаешь, я тебе поясню, потому как, вероятно, кроме меня тебе никто этого не скажет: это твой сорокош!

Вы бы видели эту маску вместо лица! Ледяная скульптура, дыхание Арктики, минус сорок по Цельсию!

— Дара, — разлепил губы Ледяной Дракон, — ты не понимаешь, о чём говоришь. Не обязательно придумывать небылицы, чтобы добиться своего. Они тебе не помогут.

— А я не выдумываю. Это ты ослеп!

Я махнула котом, как щитом. Белая тушка мотыльнулась из стороны в сторону. На мгновение я даже испугалась, не придушила ли я кота, но проверять, так ли это, не стала.

— У мужчин не бывает сорокош. — лёд в голосе Геллана вырос до размеров айсберга.

— Ага. Слышала.

— Тогда зачем упрямишься?

— Это ты упрямишься. Если это враньё, посмотри коту в глаза. И я отстану. Завтра собственноручно упакую его и отопру в долину.