Изнанка - Лилия Волкова

таинственно щурила глаза. И тогда Егор решил открыть тату-салон, потому что это было модно, а рисовать он всегда любил. И поначалу шло как-то не очень, но постепенно дело раскрутилось, а сам Егор стал таким крутым мастером, что к нему даже из других городов приезжают. И вообще Егор классный, добрый, а то, что он обещал Дашу выпороть, так на это внимания обращать не надо, это просто шутка.

Похваставшись начальником-наставником, Даша рассказала, что работать тут ей нравится, что она уже много чего умеет, и Егор несколько раз уже доверял ей набивать рисунки, пока небольшие и простенькие: «Но рука у меня точная. Егор говорит, что я и со скальпелем бы справилась».

После Катиного вопроса, почему у самой Даши татуировок нет, та с трудом задрала узкие штанины джинсов и показала: на каждой ноге сзади, почти у самой пятки, красовались английские надписи, узкими изящными буквами: right и left. Катя присмотрелась, засмеялась.

– Ага, – Даша тоже хихикнула. – Вы заметили, что все наоборот! Мне пятнадцать было, мне тогда казалось, что это смешно: на правой написать, что левая. Тайком делала, в левом салоне, в каком-то засранном подвале. Ой, извините. У нас тут тоже, конечно, полуподвал, но у нас чисто, а там – срань господня… Извините, Егор меня все время ругает, что я слов не выбираю, что с подругами, что с клиентами… Так вот, про татуху. Мать с отцом вопили как резаные, когда увидели. Не из-за татушки, а из-за того, что мне могли занести инфекцию. Даже заставили анализы сдать: на сифилис и на СПИД. А вообще, я хочу, конечно. Для начала рукава. Знаете, что это, да? Чтоб по всей руке, сверху донизу, только кисти чистые остаются. И на ногах тоже, наверное. Только сначала мне нужно новый стиль придумать, что-то такое, чего еще никто не делал. Хотя это, конечно, трудно, уже столько всего напридумывали. Я учусь рисовать, все время учусь. Иногда получается, иногда вообще какая-то ерунда выходит. Мне, знаете, хочется, чтоб… даже не знаю, как сказать. Вот вы посмотрели рисунки, да? Там много суперского, но большая часть какие-то неживые. А мне хочется что-то такое… Например, нарисовать на теле джунгли. Или пустыню. Чтоб по спине верблюды шли, а по животу змея проползала, а на руке, может быть, ящерица. И чтоб она как будто по-настоящему ползла, понимаете? Я начала рисовать, но так, как хочу, не получается. Очень декоративно выходит. Как на тарелке, например.

– А можно я посмотрю?

Катя взяла в руки листок, в верхней части которого шествовал по барханам караван, а в нижней, изогнув хвост и расставив лапки, сидела небольшая ящерка. Способности к рисованию у Даши были, но очень не хватало опыта.

– Очень хорошая, мне нравится.

– Спасибо. – Похвала Даше явно доставила удовольствие, но тон оставался жалобным. – Но она все равно не такая, как я хочу. Как будто дохлятина валяется. Извините. А должно казаться, что сейчас побежит.

– А если вот так… – Катя вынула из Дашиных пальцев карандаш, провела линию и еще одну. Туловище. Голова. Задние лапы. – Смотрите, если чуть изменить положение левой задней, чтоб симметрию убрать, то появится иллюзия движения. И хвост изогнем, вот так. Можно еще голову. Развернуть, как будто она нас заметила, оглянулась и смотрит. И думает: они опасны? Они сделают мне больно? Можно еще погреться на солнышке или нужно бежать со всех ног, прятаться куда-нибудь, в нору, под куст или хотя бы в тату-салон…

– Чтой? – Даша то ли ойкнула, то ли икнула, и Катя поняла, что про тату-салон сказала вслух, хоть и не собиралась.

– Да ничего, это я так, шучу. – Катя отдала Даше рисунок, встала, застегнула плащ, потуже намотала шарф. – Спасибо вам, Даша. За кофе, разговор и вообще. Уверена, что у вас все получится. Всем вам большое спасибо! – Она повысила голос, обращаясь к синему полотнищу, за которым в последние несколько минут стало совсем тихо. – Егору дальнейших успехов, а Митяю – красоты и здоровья!

Оба посмеялись и выразили надежду, что Катя однажды вернется не только «посмотреть». Но из своего убежища мужчины так и не вышли, оставшись в Катиной памяти только голосами и придуманными образами: высокий худощавый Егор с хвостом из седоватых волос и смешливый Митяй с необъятной спиной, на которой смогло бы поместиться даже многофигурное батальное полотно.

А Даша, провожая Катю к двери, сто раз поблагодарила за ящерку, столько же раз спросила «а вы художник? настоящий художник?» и тоже уговаривала обязательно заходить почаще. И пообещала, что если Катя решится на тату, то больно совсем не будет, потому что есть специальные гели и мази, да и вообще, «красота требует жертв, женщины гораздо терпеливее мужчин, а татухи – дело такое: стоит только начать, потом не остановишься».

«И не надо останавливаться. – Катя топала к метро, не глядя по сторонам, кажется, уже забыв, как она очутилась в том неожиданном месте. – Я не буду останавливаться. Насчет тату – это, конечно, вряд ли. Но вот Егор, например. Наверное, был хорошим врачом, а теперь – художник. Не сломался, не испугался, начал с нуля – и победил. И я смогу. Я смогу».

В метро было пусто. Катя села в угол, привалившись к пожелтевшему вагонному пластику, и ее покатило, покачивая, успокаивая, убаюкивая. А внутренняя тишина помогла осознать: все, о чем рассказала ей тетя Тамара, осталось в памяти целиком – каждая реплика, малейшая пауза, любое изменение тона. Напор слов мог сбить ее с ног, словно громада воды, сорвавшей плотину; мог заполнить собой всю ее жизнь или вовсе пронестись мимо, не задержавшись в ней даже осадком на дне. Но вот она, живая и даже, кажется, окрепшая; способная почти дословно пересказать тот нескончаемый монолог.

Сначала тетя Тамара просила прощения и каялась: не заметила, что Катя не в порядке; не выгнала Вальку, хотя, наверное, должна была. «Но ведь Ирочке он нравился! Она сама его выбрала и доверяла ему!» Катя хмыкнула вслух, и сидящая напротив женщина кинула на нее острый веселый взгляд. Доверяла! Выбрала! Из кого ей было выбирать? Одна близкая подруга, один влюбленный в дочь парень, который, если смотреть правде в лицо, выполнил обещанное. Выполнил и перевыполнил.

После тетя Тамара долго и пафосно вещала о своих переживаниях из-за болезни «Ирочки», так расписывая собственные страдания, что даже смерть на их фоне казалась мелочью, вроде надетого не по погоде плаща. Но мамины слова она, похоже, передала точно и даже интонации сумела изобразить, так что Катя слушала тетю Тамару, но слышала и другой