Добролёт - Валерий Николаевич Хайрюзов

пыталась сделать! Открыть магазин, аптеку, фельдшерский пункт. Теперь вот художественную галерею…

– Начнёте для местных экскурсии водить?

– Не жить же отшельниками! Это не для демонстрации, это для просвещения. Чтобы исчезло это страшное, доставшееся нам от прежних времён название – Раскулачиха! Только Речкин, внук раскулаченного, мог вдруг запеть, что кулаки на него разобижены, на счастливую долю его! Я про себя подумала, уж не меня ли он имел в виду?

– Да что вы, это же песня! – улыбнулся я. – Коля в армии был танкистом, здесь, на кордоне, он сел за трактор.

– Скрыться от самого себя невозможно, даже в кабине трактора, – поджав губы, сказала Аделина Рафкатовна. – Навязывание своих правил – это неуважение чужих границ и чужой воли. За это всегда приходит расплата.

– Да, порядки здесь жесткие, – усмехнулся я. – Могут обрезать свет, наехать конём. Так, случайно. Если не могут взломать дверь, залезут через окно. Связать и бросить в подвал. Чуть что, хватаются за ружья. Куда там Техасу или Айове!

– Dura lex, sed lex – суров закон, но закон. Что нам здесь мировых судей держать? Говорят, через страдания приходит понимание. Я ещё раз повторюсь. Пусть каждый делает своё дело, – подытожила Аделина Рафкатовна.

Когда люди переходят на латынь, продолжать разговор ради разговора не имеет смысла. Судье полагается вершить суд, а не создавать право, говорили римляне. Мы друг друга поняли, сверили часы, пора бы и откланяться. Видимо, Коля Речкин начал выпрягаться, она это почувствовала и связала это с моим появлением в деревне. Поэтому и пригласила к себе, чтобы в непринужденной обстановке, за чашкой чая посмотреть, что за художник объявился в её Раскулачихе. Провожая меня, Аделина Рафкатовна по пути срезала несколько больших красивых роз и подала мне.

– Было приятно с вами познакомиться, – сказала она, глядя мне в глаза. – Если вам что-то понадобится, обращайтесь. А у роз молоточком разбейте кончики стеблей и поставьте в воду. Они долго простоят…

– Спасибо!

Прошли лета, и всюду льются слезы…

Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране…

Как хороши, как свежи ныне розы…

– Игорь Северянин? К месту, – похвалила меня Аделина Рафкатовна и, открывая обитую металлическим листом калитку, вздохнула с какой-то непонятной обречённостью: – Как мало людей, с кем здесь можно поговорить! Скоро начнётся учебный год, все разъедутся, и Добролёт задичает. Мы уже взяли Аглае билет. Она выиграла грант, ей пришёл вызов. Наш маленький ковбой будет учиться и набираться уму-разуму за океаном в университете Северной Айовы. А Коля Речкин опять запьёт. Его не остановишь. Да, совсем забыла. Спасибо за лайку, я имею в виду Тунгуску. Мне наш лесничий Фомич всё обещал. Но хорошую собаку здесь сыскать трудно.

– Тунгуска не станет сторожевой собакой, – сказал я. Её нельзя держать дома или на привязи.

– Как и Речкина, – пошутила Аделина Рафкатовна. – Уж он-то знает, как с собаками поступать.

Змеиная гора

Отпуск мой закончился в сентябре, я уехал в город, где меня ждала работа. Возвращаясь из рейса, подлетая к городу, я отыскивал Добролёт, крохотную жёлтую точку недостроенной бани и непривычно мелкую, огороженную забором усадьбу Аделины Рафкатовны. Я знал, что Глаша, как она и говорила, уехала учиться в Айову. К Новому году от неё пришло письмо со штемпелями и марками на английском языке. В письме оказалось несколько фотографий Глаши с её новыми американскими друзьями, а к ним приложены летние снимки. На одном из них мы были вместе: я верхом на Умке, а она – на вороном Угольке. А ещё на одной фотографии был вид деревни со Змеиной горы. Ровным ученическим почерком она поздравляла меня с Новым годом, просила передать привет Коле Речкину и сообщала, что очень скучает и обязательно прилетит погостить на зимние каникулы. Больше от неё сообщений не было.

После зимних школьных каникул я приехал в Добролёт, и первой новостью, которую мне сообщил Хорев, было то, что потерялся Коля Речкин.

– Ушёл в тайгу промышлять соболя и не вернулся. Такое и раньше за ним водилось. Чего взять с лесного бродяги! Прошёл месяц-другой, все охотники вышли из тайги, а его нет. А потом кто-то сказал, что из тайги прибежали собаки. Милка и Дружок. А самого нет. Промысловики нашли зимовьё, в котором должен был остановиться Речкин. А там пепелище. Наткнулись на сгоревшую «тозовку». А неподалёку обнаружили ружьё, двухстволку двенадцатого калибра, в стволе был всего один патрон. Но самого Речкина не нашли. А вот собаки прибежали. С ними прибежала Тунгуска. Коля её взял для вольной нататаски. Она сейчас у Рафкатовны… И здесь я припомнил, что перед отъездом в город Коля сообщил, что от Шугаева ему пришло письмо, в котором тот просил добыть для его новой молодой московской жены баргузинских соболей.

– Да мне это как два пальца об…ть! – прищурив глаза, похвастал Речкин. – Нынче год урожайный, ореху много. Значит, и соболь есть…

Хорев помолчал немного и, вздохнув, добавил: – Жил – грешно, помер – страшно! Чё счас рассуждать, кого-то обвинять – смерть причину найдет.

Я прислушался к голосу Хорева, стараясь понять, что в нём больше – сочувствия или осуждения. Всем было известно, что друзьями, товарищами и даже соседями с Речкиным они не были, каждый жил своей жизнью.

Вера Егоровна предложила переночевать у них, поскольку натопить и прогреть мою дачу в сорокаградусный мороз было невозможно. Я разделся, достал из рюкзака бутылку «Столичной», которую прихватил специально для Коли, жестяную коробку с индийским чаем и банку мёда, который специально взял для Веры Егоровны.

– Как-то всё неожиданно случилось, – накрывая на стол, говорила Вера Егоровна. – Вроде токо что был здесь, вышел на минуту – и нету больше. Да его и не сильно-то искали. Аделина за него переживала, для неё он был и швец и жнец и на дуде игрец.

– Скорее всего, спалил зимовье, – выдвинул свою версию Хорев. – Он и на Бадане чудил, дайче спалил несколько домов, даже свою задницу не пожалел. А морозы, как и сёдни, под сорок. Замёрз где-то по дороге или попал в лапы шатуну. Я тут встретил Рафкатовну. Разговор зашел про Речкина. Она была очень расстроена и даже напугана. Сказала, такого работника ей не сыскать.

Хорев начал расспрашивать меня про московские новости, я кивнул на шумящий в соседней комнате телевизор:

– Все новости там. Кто женился, с кем развелся, можно узнать из ящика. Все новости, все сплетни оттуда.

– А как там Шугаев? Не собирается в наши края?

– Живет, конечно, вспоминает