Добролёт - Валерий Николаевич Хайрюзов

западают. Мне она показалась ему дочкой. Любила лица разглядывать, отыскивая в наших, деревенских, азиатские черты. Я ей говорю, да у нас здесь, в деревне, почти все западенцы. У неё глаза по полтинничку. Не поверила! Решил я ей подарок сделать, чтобы Шугаеву приятно было. Достал с чердака рога изюбря. Они были мощные, красивые, лаком покрыты, на них бы вся Москва глаза таращила. Она: «Ой, ой, это не мне! Это Вячеславу Максимовичу!» Он как-то странно зыркнул на неё, затем на меня, я потом догадался, что допустил промашку. Когда она отошла по своим надобностям, сунул ему гостинцы: баночки с медвежьим жиром, струей кабарги и настойку с оленьими пантами, вроде бы как намекая, что ему с такой московской штучкой работы – непочатый край. Сила у мужика должна быть, как во время гона у сохатого. Говорю, сгодится, если вдруг чо откажет. Он засмеялся и попросил для Маринки соболей на шапку. Она его на Змеиную потащила, Добролёт сверху посмотреть, а у меня в голове мелькнуло, всё, отохотился Славка, придется ему не о книжках думать, а ублажать москвичку, они капканы умеют расставлять…

Закончив свой рассказ, Коля, ссутулившись, шел на конюшню к лошадям Росомахи.

В начале восьмидесятых годов я прилетел в Москву и первым делом поехал в издательство «Молодая гвардия», где у меня готовилась к изданию книга. Когда я по лестнице поднялся вверх и вошел в кабинет отдела прозы, то неожиданно обнаружил у заведующей отдела современной прозы издательства Зои Николаевны Яхонтовой переехавшего в Москву Вячеслава Максимовича Шугаева. Обычно одетый с иголочки, в добротный импортный костюм, на этот раз он был в сером заношенном свитерке и напомнил мне слесаря-сантехника, которого пригласили поменять текущие в издательстве трубы. Где он отыскал свитерок, оставалось загадкой, ну ладно, писателям всегда прощалась небрежность в одежде, но когда на меня из не до конца заштопанной подмышки глянула белая майка, я растерялся. Присев в сторонке и прислушавшись к разговору, я уловил, что вся редакция собралась вокруг сидевшего сибиряка, жалостливо поглядывая на него.

– Слава, надо взять себя в руки, раз так получилось в жизни, надо, конечно же, преодолеть материальные затруднения и начать новую жизнь! – по-матерински участливо говорила Зоя Николаевна. – Понятно, новая семья, другие планы…

Я понял, речь идет о новой жене Шугаева – Марине Есениной. Вообще в отделе прозы издательства любили молодых авторов, и если попадался ещё и холостой, то под разными предлогами для него подыскивалась неустроенная в личной жизни редакторша, и доморощенные свахи ненавязчиво предлагали вступающему в большую литературу писателю поработать с нею над рукописью. В своей пока что ещё недолгой московской жизни Шугаев, как говорил он сам, влюбился в московскую диву и попал в расставленные силки сам. Как известно, одежда человеку нужна, чтобы скрывать, что не хотелось бы выставлять напоказ или, наоборот, показать, что жизнь удалась и он ни в чём не нуждается. И здесь ход Шугаева себя оправдал!

Тяжело вздохнув, Зоя Николаевна подписала договор на переиздание книги Шугаева, и он, стараясь не встречаться со мной глазами, пошел к главному редактору и далее в кассу.

Едва закрылась за Шугаевым дверь, как мгновенно был включен самовар, который отделу прозы подарил какой-то богатый графоман из Саратова, накрыт стол, в микроволновку были засунуты пирожки; всё внимание переключалось на меня, прилетевшего из далекого сибирского Добролёта. Я доставал из портфеля привезенный байкальский омуль, и, поскольку по всей стране действовал негласный «сухой закон», глазами показывал Гале Костровой на припрятанную на самом дне портфеля литровую, выгнанного ночью из березового сока моим соседом по Добролету охотником и виноделом Колей Речкиным бутылку сибирского напитка, она согласно кивнула головой, мол, время обеденное и это самое то для разговора. Незаметно комната заполнялась: появлялся высоченный редактор отдела фантастики Юрий Медведев, следом, должно быть, по звонку Агнессы Федоровны Гремицкой пришел Николай Старшинов, со своими булочками и разными приправами влетели редакторы помоложе: Лагранж, Шурочка…

Пригубив «коньяк», Галя Кострова сделала вывод, что настоянный на кедровых орешках напиток мягок, но крепок и, конечно же, отличается от тех, которым угощали их другие авторы. Уж кто-кто, а выросшая в Забайкалье Кострова хорошо знала и разбиралась во всех вкусах березового сока!

Из разговоров я улавливал, что любимцем редакции был частенько наезжающий Виктор Петрович Астафьев. Кстати, когда он появлялся в редакции, все редакторши, зная о его любви к женщинам, припудрив щеки, собирались у Зои Николаевны послушать его байки, которые он сыпал одну за другой.

Распутина они уважали, но добавляли, что он скрытный, но и по-хорошему дотошен в письме. Редакторши умели давать точную характеристику прилетающим и приезжающим к ним в редакцию многочисленным авторам: например, писателя из Нижнего Новгорода, автора романов «Парни» и «Девки», Николая Кочина, назвали редкостным занудой, Владимира Богомолова жестким смершевцем.

Через какое-то время Зоя Николаевна командовала: «Коля, запевай!» Старшинов устанавливал себе на колени затрепанную гармошку и запевал:

Выхожу и начинаю

Озорные песни петь.

Затыкайте, бабы, уши,

Чтобы с печки не слететь!

Разрешите вас потешить

И частушки вам пропеть.

Разрешите для начала

На хрен валенок надеть!

Запевай, моя родная,

Мне не запевается.

Навернулся я с платформы —

Рот не разевается.

Перед зеркалом стояла,

Поднимала свой подол.

Неужели не понравится

Ребятам мой хохол?!

Как бежал я мимо леса,

Думал, мыши там пищат.

А там девки две дерутся,

Только волосы трещат!

Как хорошо сидеть в центре Москвы и слушать частушки поэта-фронтовика, самого Николая Константиновича Старшинова, который возглавлял альманах «Поэзия» – человека, которого любила и уважала вся читающая Россия… Я вспомнил, что эти частушки в Добролёте, подвыпив, распевал и Коля, оказалось, что Шугаев привозил их в рукописном варианте специально для Речкина.

На листе ватмана угольком, который использовал для рисования, я сделал чертёж будущей бани, затем посчитал, сколько брёвен понадобится на сруб, потом ошкурил их, разметил по длине металлической рулеткой и отпилил лишнее бензопилой.

Заслышав звук работающей пилы, во дворе появлялся Хорев и, присев на бревно, смотрел, как я управляюсь с бензопилой.

– Ты не рви, не дави цепью, – советовал он. – Она сама возьмет столько, сколько надо. Сруб собирают чашей вниз, чтобы вода и влага не скапливались и не приносили вреда, – продолжал делиться плотницкими премудростями сосед. – Необходимо учитывать направление годовых колец на древесине. Вовнутрь