Счастливчик - Майкл Джей Фокс

Однажды вечером, за несколько дней до возвращения в Коннектикут на Рождество, она пыталась разговорить меня о том, что меня тревожит. Я не знал, что ей сказать, поэтому так же как и она удивился своим словам.

— Я никогда в жизни не чувствовал себя таким жалким, — произнёс я чуть ли не со слезами на глазах.

— Милый, тебе нужно перестать заниматься самобичеванием. Думаю, тебе стоит встретиться со специалистом, — где-то у меня должен был сохраниться клочок бумаги, на котором она написала номер одного якобы отличного нью-йоркского терапевта.

Я помотал головой. Трейси и раньше предлагала помощь специалиста, но я пропускал это мимо ушей. Точно так же она на протяжении последних двух лет просила сходить к неврологу: в ответ я лишь пожимал плечами. До того, как стать трезвенником, я иногда назначал встречу с психологом, но поход к нему всегда срывался из-за маленькой хитрой уловки-22, которую я разработал специально для этого. В то время любой нормальный терапевт, вероятно, сказал бы мне, что первым делом нужно решить проблему с алкоголем, чего я конечно же делать не хотел. С другой стороны, лекарь души, который провёл со мной больше часа и не предложил бросить пить не стоил того, чтобы тратить на него время. Отсюда следует: терапевт мне не помощник.

— Нет, я сам справлюсь, — сказал я Трейси. Но было видно, что она сильно в этом сомневается. — Просто не спеши ставить на мне крест, — прошептал я, не совсем понимая, что эти последние слова я сказал самому себе.

СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА (ВОЙНА ЗАКОНЧИЛАСЬ)[61]

Лос-Анджелес, декабрь 1993.

Я с трудом мог узнать себя в том человеке, который каждый день в суде разъяснял продуманную систему защиты, чтобы убедить судью и присяжных в том, что у него не было намерений кого-либо обманывать. Речь шла о моей жизни, но мне казалось, что в действительности она мне не принадлежит. Из-за этого осознания было чрезвычайно трудно каждый вечер выходить из зала суда и притворяться, будто это не так.

К декабрю 1993 я достиг второго дна: зима моего полного отруба. Вернувшись в отель, я обнял Сэма, но был слишком растерян, чтобы поиграть с ним. С Трейси постарался быть вежливым, но кратким. Внутри зарождалась злость на суд, на самого себя (и без сомнения на Паркинсон). Из-за этой злости я мог привести в свою защиту как сильные, так и нелепые аргументы. Моя самооценка была настолько незначительной, что даже когда я пытался быть милым и романтичным, казалось, будто на ней лежит печать страданий. Аппетит почти пропал, я воспользовался этой отмазкой, чтобы не присутствовать на семейном ужине — жалкая потуга прийти в своё нормальное состояние.

Вместо ужина мне захотелось принять ванную. Скидывая с себя респектабельный набор рубашка-пиджак-галстук, в котором был в тот день в суде, я старался не смотреть в зеркало, чтобы ненароком не увидеть своё отражение. Когда ванная набралась, а пар затуманил зеркало, я выключил свет и скользнул в горячую воду; я был голым, как и в зале суда, но теперь чувствовал себя в безопасности. Ванная стала моим прибежищем, моим укрытием.

Тело болело. На протяжении недель в суде я подвергал его самым неудобным позициям, чтобы замаскировать тики и тремор. Я был достаточно натренирован в этом деле, но на съёмочной площадке у меня были перерывы: минуты или часы, которые я мог провести в своём трейлере, позволив симптомам разойтись на всю катушку. Когда меня звали обратно на площадку, я закидывался таблетками и не подавал виду. Но сидя на деревянном стуле перед судьёй у меня такого перерыва не было. Извиваясь и ёрзая в этом зале суда, где я и так уже много всего выложил о себе, я не собирался позволять судье, истцу, присяжным или адвокатам увидеть ещё и мои физические дефекты. На поверхности тёплой воды дрожала рука — я слышал её приглушённые всплески; чувствовал, как крутит левую половину тела, но с выключенным светом ничего этого не видел.

Вот к чему меня привёл многолетний поиск места для укрытия: водяной коробке в тёмной комнате без окон размером девять на шестнадцать футов. Мне было страшно покинуть эту искусственную утробу и выйти наружу, где я мог только нарваться на неприятности, разочаровать семью и самого себя. Лучше, подумал я, оставаться здесь, где я не смогу ничего просрать. Оставаться день за днём, и иногда в выходные по три-четыре раза на часок-другой опуская голову под воду.

Коннектикут, канун Рождества 1993.

В ночь перед Рождеством я составлял список. Все кроме меня спали: Трейси, Сэм и моя мама, которая приехал из Ванкувера провести праздники с нами. Я был на взводе, но не так, как это было в канун Рождества в детские годы, мечась и изводясь в ожидании самого большого праздника в календаре ребёнка. Не в силах справиться с одолевшей тело дискинезией, я осторожно поднялся с кровати, стараясь не побеспокоить жену, и выскользнул из спальни. Первым делом хотел забраться в ванную, но дом был настолько мал, а сантехника настолько древней, что открытие крана грозило всех разбудить, а я, чёрт, возьми был абсолютно уверен, что компания мне ни к чему. Так я оказался в гостиной с авторучкой в руке, сгорбившись над кучей смятых листов бумаги, разложенных на кофейном столике. Единственным источником тусклого мягкого света был торшер, который я пододвинул поближе к своему импровизированному рабочему месту.

То, что я неистово писал, только с натяжкой можно было назвать списком: это было похоже на то, что мои анонимные непьющие приятели назвали бы долгожданным четвёртым шагом — переписью всей моей жизни до текущего момента. Но даже это определение не совсем здесь подходит. Больше всего это было похоже на хор хриплых голосов, болтающих в моей голове, как злобные обезьяны. Может быть, выложив всё на бумагу, прочитав и разобрав по частям, я смог бы понять, куда дальше двигаться. Через несколько плодотворных часов появился удивительный, волнующий текст — невнятный, порой бессвязный анализ, список ошибок и неудач, обид и взаимных обвинений. Слова, вывалившиеся на бумагу, представляли не только описание нынешней ситуации, но и ссылались на прошлое: будучи маленького роста я постоянно должен был как-то самоутверждаться, проявлять себя, преодолевая обстоятельства, которые не мог контролировать; чего достиг и что потерял. Написал об отце, о его несправедливых сомнениях, что я смогу добиться большего, чем уже имел. Было там и о том, что я его люблю и мне очень его не хватает. Упомянул, как в то время мне