Мой мир - Лучано Паваротти

Через час после отъезда группы Дэвид, Джуди, Джованна и я пришли к причалу в Санта-Лючии — катера не было. Дэвид расстроился и начал выяснять, что случилось, но каждый на пристани рассказывал что-то свое: катер сломался, у владельца катера случилось дома несчастье, нет топлива… Порой Неаполь становился вдруг очень непонятным городом. Дэвид попытался нанять другой катер, но никто не хотел идти в Сорренто. Об автомобиле не могло быть и речи: тогда мы вообще опоздаем или можем угодить в дорожную пробку.

На него было жалко смотреть: он заплатил операторам и статистам, они ждут нас в Сорренто. Но сейчас он не мог ничего сделать. Для съемок у нас оставалось всего несколько часов, потому что на следующий день у меня был концерт в Неаполе, а через день утром я вылетал в Лондон, и изменить ничего было нельзя. Солнце клонилось к горизонту, мы сидели на пристани в Санта-Лючии, а катера все не было.

Дэвид велел нам устроиться в тени, а сам пошел узнавать, что можно сделать. Прошел целый час. И вдруг огромный катер — двухпалубный, метров пятьдесят в длину — входит в гавань и направляется к нам. Это был один из прогулочных катеров, которые нанимают новобрачные на один вечер, чтобы пообедать и потанцевать. С причала Дэвид, подзывая нас, махал руками и кричал: «Прогулочный катер до Сорренто. Объявляется посадка!»

Мы поднялись на борт и увидели бар, ресторан и небольшой танцевальный зал. На катере легко могли разместиться человек сто, нас же было четверо: Дэвид, Джуди, Джованна и я. Наконец-то мы отплыли в Сорренто. По сотовому телефону Дэвид сообщил, что мы в пути. Катер шел медленно, и Дэвид без конца упрашивал капитана прибавить ходу. Но катер был для влюбленных, а не для тех, кто спешит.

Из-за этих злоключений мы, конечно, опоздали в Сорренто. Керк Браунинг и его помощники должны были ждать нас у отеля. Оставалось снять всего несколько сцен, и мы все понимали, что они там сходят с ума от неизвестности. Когда мы причалили, нас встретил Керк. Да, действительно, все просто извелись, ожидая нас. Он попросил меня быстро переодеться прямо в лифте, который доставлял пассажиров с моря на террасу гостиницы: одежда для первой сцены готова, а секретарь мне поможет. Керк и остальные поехали в машине.

Я быстро сменил рубашку и торопился застегнуть брюки. Только я успел с этим справиться, как двери лифта раскрылись: меня встречали хозяйка гостиницы и большая толпа гостей, которые целых три часа ждали, что мы прибудем с минуты на минуту. Я выходил из лифта, все приветствовали меня, а оператор снимал мое появление… Случись все это несколькими секундами раньше, то получилась бы весьма интересная сцена для телефильма: Паваротти застегивает штаны, выходя из лифта с хорошенькой секретаршей.

Хозяйка гостиницы, привлекательная дама, была очень взволнована. Она сказала, что особенно счастлива, что я приехал в ее гостиницу, ведь здесь часто останавливался Энрико Карузо. Она добавила, что в его номере теперь музей. Я тут же спросил, нельзя ли его осмотреть. Дэвид и Керк сникли — нет времени. До сумерек оставалось всего два с половиной часа, а нам предстояло снять большие сцены.

Позже я случайно узнал, что они умоляли хозяйку и всех присутствующих не рассказывать мне о Карузо. Они знали, как я почитаю Карузо, и боялись, что, узнав, что в гостинице сохраняется память о его пребывании, сделаю что-нибудь такое, что может помешать нашей работе.

Они оказались правы: я решил осмотреть его комнату. Кто знает, может, мне вообще больше не суждено сюда попасть. Но до этого надо было снять первую сцену — прямо здесь, на террасе гостиницы. На мне уже был необходимый костюм, говорить мне не надо, поэтому съемка не заняла много времени. Все, что от меня требовалось, это пройти к краю террасы, откуда открывался вид на залив. Светило солнце, пейзаж был чудесный. Из-за легкой дымки Неаполь вырисовывался нечетко, но все же просматривался. Рядом прекрасные горы, утес, открытое море.

Мы все же пошли в номер, где жил Карузо. Когда я вошел туда, то разволновался и сказал Керку и Дэвиду, что хочу, чтобы меня здесь сняли, — как я хожу и смотрю на его фотографии, на его рояль, на другие свидетельства его пребывания здесь.

Они страшно рассердились — времени было в обрез, солнце быстро садилось, а надо было еще снять сюжет для песни «О мое солнце». Я обещал, что очень быстро закончу эпизод в комнате Карузо и у нас еще останется масса времени для заключительной сцены. Они согласились. Керк сразу же стал снимать, как я хожу по комнате Карузо, а Дэвид и другие спустились на набережную готовить все для съемки последней сцены.

Керк объяснил мне содержание этой, последней сцены в Сорренто. И тут возникла проблема посерьезнее, чем заходящее солнце. По сценарию Билла Райта я должен был сидеть один в маленькой лодке посреди Неаполитанского залива и петь «О мое солнце». Билл настаивал именно на этом замысле, потому что для него в этом заключался главный символ песни: одинокий рыбак в море поет прекрасную песню — без оркестра, без гитары, звучит только голос певца. Еще за несколько месяцев до поездки в Неаполь я прочел сценарий, но тогда у меня не болело так колено: я как-то не задумывался над тем, что мне нужно будет забираться в маленькую лодку.

Была еще одна сложность. На следующий день у меня должен был быть концерт, и если я выйду в море, то может заболеть горло. Сырой воздух для него почти так же опасен, как и холод. Мне вовсе не хотелось заболеть.

Я сказал Керку, что не могу сниматься в этой сцене. Он ответил, что я должен, что это последний день съемок, что завтра я уезжаю из Неаполя сразу после концерта и не смогу вернуться, что сцена эта — кульминация фильма… Керк говорил, говорил… Выхода не было. Солнце почти село, воздух посвежел, а в открытой лодке да на воде я обязательно схвачу ангину…

Обычно с Керком легко договориться. Если он видит, что вы в затруднении, он старается все уладить. Мне приятно думать, что я такой же. Обычно он быстро находит выход из положения или я нахожу способ ему помочь — как это было с мопедом в Позиллипо. Но сегодня все иначе. Керк сурово взглянул и сказал:

— Вы сядете в эту лодку, Лучано!

Это было на него не похоже. Я посмотрел на него и спросил:

— Почему я должен это делать?

— Потому, что вы ко мне хорошо относитесь. — Он произнес это очень медленно.

Я знал, что он шутит и говорит так, чтобы подчеркнуть, как важна для него эта сцена. Но мне тоже было очень важно не заболеть. Когда речь идет о моем голосе перед выступлением, я не поддаюсь никаким уговорам. Многие люди ждут, что я завтра вечером буду хорошо петь. Если я не буду беречь свой голос, то кто же мне поможет?