Греция. Лето на острове Патмос - Том Стоун

О том, чтобы найти такси и доехать до Ливади, не могло идти и речи. Как раз прибыл пассажирский паром с большой земли, который собирался причалить сразу же после отплытия круизного лайнера. Лили, Магнус и Анна оставались в городе — им еще предстояла встреча с друзьями, так что мы с Даниэллой решили попробовать найти лодку. К счастью, в Скале мы встретили одного из ливадийских рыбаков, Подитоса, который как раз собирался домой, поэтому мы договорились, что он нас подвезет.

Когда к нам подбежала Лили, сжимая в руках блокнот, мы уже стояли на краю причала для рыболовецких судов.

— Том, секундочку! — Она остановилась и замолчала, чтобы перевести дыхание. Наконец она проговорила: — Понимаешь, так получилось, что… Одним словом, прошлым вечером у нас с Мемисом состоялся серьезный разговор. Мне кажется, он не готов ехать со мной в Осло. Скажем так, я это знаю. Для него это слишком серьезный шаг. Ты можешь лишь подвести лошадь к воде, а вот заставить ее пить… Одним словом… — она взяла на изготовку ручку, — я хочу ему это все объяснить. Как будет по-гречески «Я свободна, ты свободен»?

Мы с Даниэллой переглянулись, и я медленно, чтобы Лили успела записать, произнес:

— Эго имэй элефтери, эсиисэй элефтерос.

— Спасибо, — поблагодарила она и смущенно улыбнулась. — Наверное, так будет лучше.

Когда мы вышли в море, я не мог не вспомнить тот июньский вечер, когда Теологос встретил нас у парома и повез на своей лодке в Ливади. Тогда все только начиналось. По выражению глаз Даниэллы я догадался, что она думает о том же самом. Она улыбнулась и коснулась моей руки.

Обогнув мыс и оказавшись в бухте Ливади, мы увидели «Прекрасную Елену», в которой ярко горел свет. Над водами разносились звуки музыки из автомата. Посреди бухты по-прежнему стояла на якоре черная шхуна.

Подитос не отличался особой разговорчивостью, однако, когда мы причалили к каменному пирсу, он, вздохнув, пробормотал: «Эх, Тома!» — и заключил меня в объятия.

Попрощавшись с нами, Подитос пошел по пляжу прочь. Мы с Даниэллой стояли и смотрели на «Прекрасную Елену». В таверне было полно народу. До нас доносились звуки музыки и гомон посетителей. Я видел, как их обслуживает Теологос. Через его плечо было переброшено извечное полотенце. Мне также удалось разглядеть молодую француженку и ее отца. Они сидели с друзьями за двумя составленными вместе столами и праздновали день рождения. Мы могли различить взрывы их смеха.

Я и Даниэлла стояли прямо у пирса, у самой кромки моря. Так получилось, что практически на этом месте девять лет назад мы попытались погулять по воде. Неожиданно тот вечер предстал передо мной со столь беспредельной ясностью, что даже вернулись пережитые тогда ощущения…

В то время таверна напоминала сумасшедший дом. Музыканты, входившие в состав оркестра, были из Ливади, но с тех пор они давно уже занимались другими делами. Кто-то стал отцом, кто-то начал строить лодки. Так вот, оркестр играл на сцене, а на пляже привычно выстроились импровизированные столики и скамейки, сооруженные из цементных блоков, бочек и досок. Вездесущий Теологос был раздет до майки, а лицо и грудь у него блестели от пота. Он разносил тарелки, давал сдачу, помогал Елене на кухне, а его маленькие сыновья и родственники Елены, приехавшие с большой земли, сновали среди пирующих, число которых, даже в те далекие времена, было не меньше, а то и больше сотни человек.

Весь предыдущий месяц я наблюдал за Даниэллой издалека, не находя в себе мужества подойти к ней в Скале или наведаться в крошечный домик у маленькой бухточки рядом с портом, чтобы пригласить ее на свидание. Но я все это многократно обсуждал с друзьями. Я вел себя как четырнадцатилетний подросток перед первым школьным балом: с одной стороны, напускная храбрость, а с другой — снедающий страх оказаться отверженным.

В частности, я делился своими мыслями и мечтами с Алики и ее мужем Андреасом — архитектором из Афин. Они мне очень сочувствовали, но со временем, как впоследствии Алики мне призналась, я им надоел своей нерешительностью и неспособностью перейти от слов к делу. Поэтому, как только они узнали, что я буду на праздновании Преображения, они взяли на себя непростую задачу уговорить бедную Даниэллу, которая вела отшельнический образ жизни, пойти вместе с ними, практически пообещав, что в случае ее согласия они купят у нее две иконы. Они не поделились своими планами ни с ней, ни со мной.

Явившись на праздник, я с ужасом увидел, что с ними за столом сидит Даниэлла. Алики быстро подвинулась, одновременно чуть не спихнув со скамейки Андреаса. Таким образом, единственное свободное место оказалось рядом с Даниэллой.

Мы сидели на скамейке, прижатые друг к другу, и разговаривали, вернее, громко кричали, силясь переорать музыку. О чем мы тогда беседовали, у нас с Даниэллой совершенно вылетело из головы. Запомнилось только одно, мы на протяжении нескольких часов не умолкали ни на минуту, общаясь только друг с другом на дикой смеси английского и французского языков. Кажется, мы практически ничего не ели, но при этом выпили немало рецины.

То, что последовало за этим, среди присутствовавших в тот день на празднике стало легендой. Алики и по сей день любит об этом поговорить, причем настаивает, что идея первой пришла в голову Андреасу, а я же утверждаю, что все придумал сам. Я был опьянен близостью Даниэллы, очарован воркующим французским выговором, пленен миндалевидными глазами, золотисто-каштановыми волосами, грудью, сокрытой лишь тонкой тканью блузки. Лифчика Даниэлла не носила. Так вот, мне кажется, именно я сказал, что если на этом острове, где творились чудеса и ниспосылались откровения, может настать тот миг, когда человек будет в состоянии пройтись по воде как посуху, то этот миг наступил.

Неважно, кто произнес эти слова, главное, что Даниэлла с этой мыслью тут же согласилась. «Да, — кивнула она, — мне тоже так кажется», и в этот момент я понял, что пропал — я был по уши в нее влюблен.

Мы вдвоем встали и не шибко твердой походкой направились в сторону моря. Алики и Андреас принялись рассказывать окружающим, что мы собираемся делать, и к тому времени, как мы добрались до воды, оркестр успел замолчать, а вокруг нас собралась толпа зевак, которые кричали что-то подбадривающее. Среди собравшихся был и Теологос, хлопавший вместе со всеми в ладоши. Его лицо сияло от удовольствия — вечер удался на славу. Даже Елена вышла из своей крепости, желая узнать, что происходит.

Я стоял и держал за руку женщину, которую любил, но еще ни разу не поцеловал, слушал ритмичное хлопанье в ладоши и пение окружавших нас людей и от этого словно парил над землей. На мгновение у меня мелькнула безумная мысль, что у нас все получится.