Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию - Александр Дюма

Легкое вначале, волнение на море стало сильным; во всю дул боковой ветер, отчего «Кокериль» впал в бортовую качку, результат которой не замедлил сказаться. Дамы пожаловались на подкатывающую дурноту и сели. Хоум, теряя власть над духами земными, тем более утратил ее над духами морскими и переходил из розового в желтый, а из желтого в зеленый цвет; мужчины вцепились в снасти, я же направился к столу с завтраком, испытывая то, что обычно вызывает у меня бурное море, то есть сильный аппетит. К несчастью, в ту самую минуту, когда, после чудес балансирования на лестнице, я спустился вниз и занес ногу в салон ― вероятно, это была левая нога ― завтрак, тарелки, бутылки, стаканы ― все, что забыли закрепить на столе ― потеряли равновесие и полетели на паркет со страшным стуком и звоном. Разбилось все, что было из стекла и фарфора. Я подобрал с пола ломоть хлеба и кусок ветчины и поднялся на палубу как раз тогда, когда Хоум двигался в направлении, обратном моему.

Впереди собралась группа пассажиров, ноги и, конечно, сердца которых были привычны к морю более чем у других. Муане открыл в тумане золотой купол и непременно хотел показать его Хоуму, но тот решительно отказывался повернуть голову, так как любое движение ему казалось опасным. Я подошел к пассажирам и уверенно заявил, что это ― купол Сент-Исаака, построенного нашим соотечественником Монферраном. Князь Трубецкой, в свою очередь, присоединившись к нам, подтвердил, что я прав.

Князь подошел не только ради этой поддержки, но еще для того, чтобы пригласить меня на охоту на волков в гатчинских лесах, где волков, говорят, так же много, как зайцев в Сен-Жерменском лесу. Как и охота на медведей, охота на волков ― любимое развлечение русских; но, поскольку потомки Рюрика уважают опасность ради нее самой, они придумали охоту с двойным риском, то есть риском быть сожранными волками, как Бодуэн I ― константинопольский император, и быть разнесенными вдребезги с экипажем, как Ипполит ― сын Тезея. Вот как обставляется эта изобретательная выдумка, условимся ― зимой, когда нехватка пищи делает волков свирепыми.

В тройку сажают трех-четырех охотников с двустволками[56]. Тройка ― любой экипаж (дрожки, кибитка, коляска или тарантас), запряженный тремя лошадьми; название идет от упряжки, а не от его формы. Из этих трех лошадей коренная всегда должна идти рысью, те же, что справа и слева от нее, ― галопом; коренная идет рысью, нагнув голову, и зовется снегоедом. Боковые, на каждую из которых приходится по одной вожже, привязаны к оглобле в месте, что приходится на середину корпуса, идут галопом, отвернув головы, одна ― направо, другая ― налево; и называют их бешеными. Таким образом, тройка несется, закусив удила, и смотрится раскрытым веером. Правит ею кучер, в котором уверены, хотя вряд ли в мире сыщется такой кучер, на которого можно положиться. Позади веревкой или цепью, чтобы было прочнее, привязывают подсвинка. Веревка или цепь должны быть в длину не менее десятка метров. Поросенок нежится в экипаже до леса, при въезде в который решено начать охоту. Там его ссаживают, и кучер пускает коней вскачь, и они несутся, коренная ― рысью, боковые [пристяжные] ― галопом. Подсвинок, мало приспособленный к подобному аллюру, испускает жалобные вопли, переходящие скоро в непрерывные стенания. На эти стенания навостряет свой нос первый волк и бросается в погоню за свиньей, за ним ― два, затем три волка, десять и 50 волков. Они грызутся из-за поросенка, бьются за право приблизиться к нему, стараясь достать его, один ― когтями, другой ― зубами. Стенания бедного животного переходят в отчаянный крик. Он будоражит волков в отдаленных лесных глубинах. Сбегаются волки с округи радиусом в три лье, и тройка оказывается преследуемой волчьим полчищем. Вот тогда-то и важно иметь хорошего кучера.

Лошади, которым волки внушают инстинктивный ужас, становятся безумными. Та, что идет рысью, рвется в галоп, а те, что идут галопом, стремятся ее искусать. В это время охотники палят без разбора: нет нужды целиться.

Свинья верещит, кони ржут, волки воюют, ружья грохочут. Этот концерт ― на зависть Мефистофелю на шабаше. Тройка, охотники, свинья, волчья погоня становятся единым вихрем, уносимым ветром и вздымающим снег вокруг, и в то же время все подобно грозовой туче, мечущей в небе гром и молнии.

Пока кучер справляется с конями, мчащими напропалую, все хорошо. Но если он им больше не хозяин, если упряжка за что-нибудь цепляется, если тройка опрокидывается, то тогда все пропало. На следующий день, на послезавтра, восемь дней спустя, находят обломки экипажа, стволы ружей, обглоданные скелеты лошадей и не все, а только крупные кости кучера и охотников.

Минувшей зимой князь Репнин устроил такую охоту, и она едва не стала для него последней. С двумя друзьями был он в одном из своих имений, что на степной границе: решил добыть волка или, вернее, устроить охоту на волков. Приготовили широкие сани-розвальни, где свободно могли поместиться трое, запрягли тройку сильных коней и вверили их бывалому кучеру ― уроженцу тамошнего края. Каждый охотник прихватил с собой по паре двустволок и по 150 зарядов.

Места были распределены следующим образом: князь Репнин сел лицом назад, а его друзья ― лицом в разные стороны.

Выехали в степь, то есть в безбрежную заснеженную пустыню. Это была ночная охота. Полная луна блистала ― ярче некуда, и ее свет, отраженный снегами, разливался вокруг и мог поспорить с дневным.

Свинью спустили на снег, сани поехали. Почувствовав, что ее потащило, свинья завизжала. Появились волки, но сперва в небольшом количестве, боязливые и держащиеся в отдалении. Мало-помалу, их число увеличивалось, и, по мере того, как их становилось больше, они приближались к охотникам, которые, чтобы начать забаву, все еще сдерживали тройку, несмотря на пугливое нетерпение коней. 

Волков было около двух десятков, когда они подступили достаточно близко, чтобы начать бойню. Раздался ружейный выстрел, волк упал. Великая тревога охватила стаю, и охотникам показалось, что она уменьшилась наполовину. В самом деле, вопреки поговорке, гласящей, что волки друг друга не едят, семь-восемь оголодавших зверей поотстали, чтобы сожрать убитого. Со всех сторон в ответ неслись другие волчьи завывания, со всех сторон показались заостренные носы с глазами, горящими как карбункулы. Волки были в пределах досягаемости, и охотники открыли беглый огонь. Но, хотя почти все выстрелы попадали в цель, вместо того, чтобы уменьшаться, стая постоянно разрасталась; вскоре она не была больше стаей, а стала полчищем, плотные ряды которого не отставали от охотников. Волчий бег был таким стремительным, что они, казалось, летели над снегом, и таким легким, что не сопровождался ни малейшим шорохом. Вал их, похожий на немой морской прилив, все время нагонял тройку и не подавался назад перед обильно кормящим его, как было, огнем трех охотников. Они охватывали тройку сзади огромным полумесяцем, оба рога которого начали обходить лошадей. Количество волков множилось с такой быстротой, что можно было сказать, что они появлялись из-под земли. И в их появлении было что-то фантастическое. Действительно, невозможно было объяснить себе, откуда взялись среди пустыни, где за весь день с трудом увидишь двух-трех, две-три тысячи волков.