Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях - Михаил Юдсон

— Эй, Ор, — толкнул я посвистывающего тихонько сквозь зубы весельчака Орена. — Куда восходим?

— В детский сад, за детишками, — немедленно откликнулся тот.

Мрачно пыхтящий рядом Ар, Арье, буркнул:

— Какой, к Верху, сад… Лаборатория там. Гансы опыты ставят. Вон, Бор скажет…

Борух нехотя буркнул из темноты:

— Да. Так.

— Они заставляют их прыгать, — внезапно печально произнес Ор.

— Как это — прыгать? — не понял я.

— Да так, — зарычал Ар бешено, задыхаясь. — Как лягушки прыгают. Веди быстрей, Старший, быстрей, не успеем…

Старший ответил, не оборачиваясь:

— Мы успеем.

Дорога была заброшенная, давно не хоженая, и Старшему приходилось трудно — он то и дело вслушивался в кольцо, крутил его на пальце, и из кольца бил тонкий луч, высвечивающий стертые метки на отсыревших стенах, все пуще и пуще поросших густой желтой травой, свисающей до пола.

— Ага, — довольно рявкнул Ар. — Желтый коридор…

— А рвать ту траву надобно раскачиваясь, да приговаривать: «Отче наш, помилуй мя, Яхве!» — объяснял мне Ор. — И принести ту траву в дом, и если какого человека погромят али распнут — приложи к ране, и в три дня все пройдет.

Мы шли и шли, восхожденье уже вымотало меня окончательно — долгие подземные переходы и долгие подземные остановки по колено в ледяной чавкающей жиже, — когда кольцо вдруг зазвенело, почуяв выход. Старший поднял руку и привычным движеньем нацарапал на низком потолке кольцом круг — это, значит, будет люк, потом приложил кольцо как бы к центру и надавил — тяжелая крышка беззвучно распахнулась. Мы выбрались из темного безопасного подполья, из страны нибелей, и я, зажмурившись, снова оказался в проклятом кошмаре Верхней Германии.

Это была комната научного персонала — здесь они отдыхали после опытов. На стенах висели детские рисунки — до и после Опыта, для сравнительного анализа. Ор только взглянул, поднял свою узловатую железную палицу и заметался по лабораторному зданию, разнося все вдребезги. Ар, взревывая, топтал измерительные приборы, Старший, которому помогал Бор, быстро просматривал вываленную из столов аккуратную документацию — что-то рвал, а что-то запихивал в карманы комбинезона.

Хрустя по осколкам приборов, я подошел к окну. Большой красивый сад, ровные аллеи, беседки, фонтанчики, качели, разноцветные узорные сказочные домики, песочницы. А дальше — опрятные маленькие детские бараки, отделенные друг от друга рядами колючей проволоки. На бараках изображения цыпленка, вишенки, котенка, еще кого-то. По углам на низких столбах — будки охраны, там бдят фребели со шмайсерами.

То-то я детей в Азохенвейденском болоте практически не встречал. Вот они где все — здесь. И эти жабы заставляют их прыгать, как сказал Ор, передвигаться прыжками на корточках.

— Пора, — сказал Старший. — Надо идти.

Он раскрутил на ладони покрытую письменами штуковину, похожую на юлу, она тихо загудела, зажужжала — и сейчас же будки вместе с охранниками вдруг с чмоканьем стали проваливаться в землю, одна за другой, будто выдутые из жвачки пузыри втягивались обратно в рот. И не стало их, как и не было никогда.

Нибели перемахнули через подоконник и, переваливаясь на своих коротких ногах, побежали по саду. Я увидел, как Ар разрубил проволочные заграждения и в проход рванулись Орен и Борух. Но в тот же момент зазвенели зуммеры, заныла сирена — сработала сигнализация.

— Мы успеем, — сквозь зубы заклинал Старший, стоя со мной возле окна.

Однако что-то там происходило не так, растерянно метался Орен, беззвучно кричал Ар, а Бор вдруг пнул ногой в стену барака, и тот завалился, складываясь, как картонный лист.

Выла сирена, въезжали крытые брезентом грузовики, из кузовов сыпались охранники с лучеметами и громадными, остервенело лающими овчарками. Над бетонной оградой сада начал подниматься, смыкаясь, закрывая небо, защитный купол.

— Бараки пустые, обманные, — выдохнул Борух, когда мы со Старшим втянули его обратно в комнату. Следом обрушились на пол Ар с Ором.

— Где дети?! — страшно орал Арье, выкатив глаза и задирая растрепанную бородищу.

Орен, морщась, крутил головой, придерживая правой рукой бессильно висящую левую, задетую парализующим лучом.

Старший внезапно мягко и стремительно выпрыгнул в сад и заскользил, прижимаясь к земле — к пряничным игрушечным домикам возле качелей.

— А-а-а! — торжествующе оскалясь, взревел Арье. — Тихий час! — и кинулся за Старшим.

Ударил было лучемет из беседки, но Ар на ходу метнул свой короткий, странно изогнутый меч — тот со свистом рассек воздух, и лучемет разом угас, тускнея, а меч описал дугу и вернулся в кожаную рукавицу нибеля. Наперерез бежали охранники, и тогда Борух, стоя у окна, пустил на волю свои шипастые стрелы, выхватывая их пучками из висевшего на спине колчана, — и бегущие падали, захлебываясь черной кровью, с пробитым горлом.

Старший уже выводил детей. Они лежали там, в домиках, вповалку, связанные, с целлофановыми мешками на головах — у немцев это называлось «тихий час». Арье, рыдая и скалясь, срывал с детских голов проклятые пакеты. Малыши быстро шли за Старшим живой цепочкой, взявшись за руки, серьезно и ловко влезали в окно, подхватываемые здесь Бором, и их маленькие остриженные головы с пятнами от присосок электродов, следами ожогов кислотой и красными точками от уколов одна за одной исчезали в спасительном люке. Когда спустился последний из детей — это был лопоухий мальчик с царапиной на щеке, — вниз ушли и нибели.

— Твой черед, Иль. Надо остаться и завершить, — обратился ко мне Старший, перед тем как задраить люк. — Мы вернемся за тобой.

— Да, — сказал я. — Только успейте.

— Мы успеем, — улыбнулся Старший.

Крышка захлопнулась, на мгновенье стала вязкой, как бы залитой белой смолой, и исчезла. Люка больше не существовало. Я остался один.

Теперь надо осторожно, по-джордановски. Я на четвереньках подобрался к окну и сел на пол, спиной к стене, положив на колени мое неуклюжее оружие — тяжелый трехствольный поджиг. Как им пользоваться, мне показали, а как он действует — сейчас посмотрим. Только осторожно. Я, привстав, выглянул. По саду перебегали фигуры в черной форме, слышались голоса овчарок, лающие команды. Пусть поближе подойдут.

Я сидел на полу и совершал необходимые манипуляции. Восемнадцать заученных движений — и оружие в боевой готовности. Медленное такое, старинное. Поджиг. Пальнул и снова ковыряйся, не спеша… Да и добьет ли?

Голоса, однако, слышались совсем рядом. Дети уже далеко. Ждать было больше нечего. И я встал во весь рост, со своей ржавой трубой наперевес — и, как учили, нажал куда надо.

Огненный шар возник посреди деревьев и лопнул, и выросла громадной гребенкой, поднялась из земли стена огня, охватывая адов сад, вспыхнули лаборатории, страшно зазвенели, вылетая, стекла, пламя взметнулось до неба, разодрав защитный купол, и тут же раскаленный обжигающий язык надвинулся на меня и слизнул…

Я лежу в тихой белой комнате, у окна, на высокой кровати. Одет я во что-то белое и легкое. Рядом на столике тонкий стакан с желтым соком, какая-то книга, маленькая плетеная корзинка с абсорбцией. Вижу в окно верхушку пальмы, голубое небо с белым облачком в углу. Пахнет морем, свежий ветерок чуть колышет сдвинутые занавески. На полу валяется сброшенная банановая шкурка и апельсиновая скорлупа. Ощущение легкости, вылупленности. Я вернулся. Много лет бродил я вдали, скитался в снегу и рассеивался под чужими дождями, много-много лет, тыщи две…

Голубая с белым волна мягко подхватывает меня, уносит, я, Илья, закрываю глаза и начинаю Восхождение.

Да, да, все было, я, Элиягу, помню.

На ужин — сернистый левиафан, бык-великан съедобный и заветное вино.

Декабрь 1996 — апрель 1998 гг.

Волгоград — Нюрнберг — Москва

Часть третья

БВР

«Собирались лодыри на урок,

А попали лодыри на каток».

«И сказал Господь Самуилу: вот, Я сделаю дело в Израиле, о котором кто услышит, у того зазвенит в обоих ушах».

«…и жид полезет на крепость».

I. Зима. Вред

«Унылый дождь стоит в оконной раме,

Смывая с бытия за часом час».

Зимний дождь заливал летное поле. Через мутный зарешеченный иллюминатор Илья видел вдали желтовато мерцающий купол аэровокзала — как перевернутая плошка со светящимся жиром. Поле окаймляли странные деревья с толстыми чешуйчатыми стволами и метелками наверху — сразу напомнившие детство при печке, скитания на санках в снежной пустыне, тихое собирательство в заплечный альбом, зубчатые квадратики давно исчезнувших диковинных стран…