Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях - Михаил Юдсон

Бунин о Бланке: «О, какое это животное!» Хвалит?

В предсонье — был же мне торжественный голос Левитана: «Голубчик, ударь его головкой по ложу ружья!» Жа-алостливые жиды…

Поджечь, что ли, с горя, кухню во дворе, расписаться на колоннах и на процессе все и вывалить — как тут меня забижают. Водку не пить, «Тумбалалайку» не петь… Туда не плюнь, сюда не кинь… Чистотища осточертевшая, кладбищенская!

«А где немцы сору возьмут — вся семья целую неделю кость гложет».

(И. Гончаров)

Как-то у Кокто спросили: «Что бы вы вынесли из горящей избы?» — «Огонь», — ответил тот. Конструктивно!

Немцев надо вынести из Германии, немцев — вперед ногами! Подогнать очень-очень много грузовиков, загнать всех немцев в кузов, вывезти на край земли — и там вывалить!

— Ну, что уж так уж — в кузов… Есть же и хорошие немцы…

— А хорошие — поедут в кабине!

«И впредь оных ни под каким видом в нашу Империю ни для чего не впускать».

Генетически-памятные вопли с улицы: «Жиды — шаг вперед!» Что ж… В эволюционном смысле… Сверхнедочеловек!

«Непрерывно упражняясь в искусстве выносить всякого рода ближних, мы бессознательно упражняемся выносить самих себя…»

(И. Гончаров)

Да, немчура, да — я жид! А вы, вы все — нежидь. Дранг на х..! «Велю сейчас расстрелять всех антисемитов» (Дионис).

Уложить бы их веером от живота. Лао-Цзы бы одобрил.

И вообще, сидеть здесь в бараке, по уши в шайзе, когда где-то ждет меня такой дрек, шит Давида! Где «земля вся синяя, как апельсин», как ляпнул Элюар, где белые домики Тиквы… Пора исходить. Где тут у них — «выдернуть шнур, выдавить стекло»? Домой, ужинать и в постель!

В «Гобсеке» у Бальзака: «Если тронуть ползущую по бумаге мокрицу, она мгновенно остановится и замрет». Опытный человек (венчался в Бердичеве), знает наши повадки. Нас не тронь!

Фрейд, чтобы ему позволили уползти, должен был подписать бумагу, что гестапо обращалось с ним вежливо и заботливо. Фрейд спросил, нельзя ли еще добавить, что он может каждому сердечно рекомендовать это заведение. Гестапо-папа! А потом слег на кушетку и написал свое «Я и Оно» (в смысле — гестапо).

А четыре сестры его остались и сгорели. Юдоль! Ой, ой, ой, ой…

Ну зван (в Германию), ну избран, ну образован (вс. гов. о неп.), ну обрезан… Ценят, стало быть, кто стоит за Бога! Но какой из меня, положа руку на чело, Еврей с большой буквы? Обычный чалдон московского копченья, нормальный отец учитель — по мере сил отлынивающий, нудно под нос бубнящий, пьющий (хотя и не вопиюще), а что дома на стульчаке читающий, а не под себя смотрящий — так это малое отклонение, можно пренебречь. Эх-ма… А Инородцев Вражек, влажный снег, синий троллейбус из последних, троллейбус троллей, и Сольвейг в спецовочке такой промасленной — где ты, где ты, Третий Рим?..

Когда солнцу нашей местечковой поэзии Хаиму-Нахману Бялику рассказали, что в России — переворот, стряслась Революция, он хмыкнул: «Просто свинья (хазир) перевернулась на другой бок». И поморщился, должно быть. Неразумные хазиры!

«Если только возлюбить Русскую Россию… — писал Гоголь. — К этой любви нас ведет теперь сам Бог…» Русскую Россию… Тут тонко! Слопала она Меня, как чушка глупого поросенка? Значит, заслужил. Плохо вел себя в домике.

Где твои корни, суффикс ты нерусский?

Жить можно и под Железной Пятой, даже удобно — утром, на подъеме, нужно просто об нее стучать, не надо и рельс вешать. Дин-день, ван-ден — звон на морозе…

Возможно, и не аскариды! Возможно — еврейская голова на славянском тулове. О скифской сфинкскости еврусизма писано-переписано — из двух углов да трех разговоров, угольком на печке, дегтем на Вратах Твоих.

«Bist do Jude?» — вычитал в разговорнике Нутряной Голос и запричитал:

— Так двигайся, шевелись, реэмигрируй! Назад, об лед, из огня в изгои.

В Иерусалим, в Иерусалим! На Русь! В Подмосковье, в божеский зимарь… Услышать постукиванье палки слепого по мерзлой дороге, отнять у девочки блюдечко земляники, увидеть голые черные деревья (числом почти семнадцать), серое небо, знакомую интеллигенцию у ларька — на тяге…

— Грачи улетели, — печально объясняет Фроим Давиду. — Где имение, а где ковчег…

— А вы что ж, орлы, засиделись? — вопрошаю. — Эх, профессура поносная! (Не слабо, братцы, про ихнюю «цию» сказано: «Кац — не мозг, а г… нации» — Бланк, из письма к Г…)

— Да ты очумел, Илюшка! Что мы там с немцами делать будем? Тут хоть место нагретое…

Всяк кулик!.. «Спаси, Иисус, микрорайон Беляево!» (Т. Кибиров). Скулеж по Китежу.

Существовал такой декабрист Григорий Абрамович Перетц (ну, никак нельзя без них, без спеТций!). Создал, как и положено, тайное общество с родным для русского слуха названьем «Херут». И вот, представляете, спрашивает Царь Небесный, оторвавшись на минуточку от шитья:

— Кто таков? Мещанин бездуховный? Хорош! А где бы вы, Григорий Абрамович, таки были 14 числа весеннего месяца нисана, если бы да кабы?

— На той самой площади, государь, — отвечаю просто и ясно. — Со своим народом.

Слышь, Яхве! Яхве, твою ж, Бога, душу! Дай мне брому! Бабу бы и мясной борщок со сметаной, и глянцевую канцерогенную корочку черной горбушки чесночком натереть…

В Иерусалим, в Иерусалим, в вечный Старый Город Будущего Года! Вон и русские избы виднеют, и родные колонны в зарослях акации… Слышь!.. Вишь ты, проклятый иудейский народ! Спаси твоего бедного сына! Матушка! Да сделай ты мне свиной сычуг!..

Уезжайте отовсюду. Тихо-тихо в пещерке. Слышно, как мышь пролетит».

Я проснулся от голода. Вечер уже опустился. Листки дневника с моей стряпней, выпавшие из ослабевших рук, валялись рассыпанные на полу. В желудке урчало, и там металось эхо. Тефтель бы в постель, да гарниру побольше. Сестра, утку! Доктор, яблочек! «Пошли мне, господь, второго!» — взмолился я, зевая.

И тут как раз дверь отворилась — это припорхал добрый ворон доктор Коган, большая взъерошенная еврей-птица. Он притащил пищу — миску с вареной картошкой (уже в статском), пару луковиц и селедку в целлофановом кульке.

— Проведать зашел, — объяснил он, снимая цирюльный тазик с головы. — Похавайте, Илья, это фитонциды, юдофилы, старые приятели.

Ах, док Ког, волшебник из страны Аз! Не вем — ангел, не вем — человек… Я распорядился насчет обеда — то есть помирающим голосом попросил доктора достать со шкафа очерствелые булочки — горький хлеб изгнанья, и включить электрочайник.

— Экий вы жиденький! Изморили вас проклятые немцовичи! — бурчал доктор, подбирая мои листки с пола и складывая их стопкой на подоконник. — Вижу, вижу, что давно вы не видели господина Лехема…

— Кого?

— Да того самого, который: «В лагере нам хорошо, кормят отлично, только давно не видели господина Лехема», — доктор постучал булочкой об стол. — Хлебникова, по-нашему. Вы писем-то отсюда отсылать не пробовали? И не стоит, все равно не доходят.

Доктор сидел за столом и насвистывая:

Авирон летит, мотор работает,А Дафан горшки с мясом лопает, —

разделывал на досточке селедочку с лучком.

— Знаете, — говорил он, поднимая глаза от лука и утирая выступившие слезы, — когда-то по еврейским местечкам разъезжали фуры, ловили детенышей и отдавали в кантонисты, выращивали крещеное пушечное мясо. А нас и ловить не надо, сами пришли. Прилетели на свет газа!..

Он задумчиво мял картошку:

— Я-то уж все прошел, везде побывал, все искал… правдоподобия какого-то… До самого Бухенвальдического ребе доходил, много народу было, пробился. Спросил его тихо: «А свиного сала не покупаете?» Усмехнулся тот, ответил: «Покупаю, только после». И уверовал я тогда — да, мы неистребимы. Надо только дела делать, а не бродить душой.

Я вставил с кровати, что вот стоял возле Ясной Поляны батальон и явились к старцу четыре солдата — за истиной. И из них трое оказались — евреи. Быль!

Доктор покивал:

— Тяга это у нас — беспокойно рыскать. Я объясняю это особым устройством ануса у иудеев.

Он придвинул стол поближе к моей лежанке и предложил набрасываться. Ну-с, как говаривал Анаксагор, приступим! Я перевернулся на спину перед едой и мигом набил рот милыми сердцу селедкой, цибулей и бульбой, давясь, откусил пахнущую полынью булочку. Салфеток, гадство, нет и даже некому жилистую ручку поцеловать взамен.

— А бежать отсюда нельзя? — невнятно спрашивал я, прожевывая. — Куда-нибудь в Сарепту?..

Доктор объяснил, что можно, бегут, но всех ловят (это вид спорта в Нижней Баварии) и выжигают на лбу «Беглый Беженец», так что он мне, как врач, не советует.