Титан - Сергей Сергеевич Лебедев

Фадан замедляет рост. Быстро росла только новая, негармоничная ветвь, будто забирала все соки себе. А новый садовник, присланный взамен умершего мастера Фу, чье тело увезли в горы Фадан, дабы он упокоился в священной роще и вскормил собой новые стволы, – новый садовник еще сам был зеленый росток и не мог справиться со зловещей болезнью дерева.

Лю казалось, что эта ветвь – линия недоброго будущего. Он пел для нее гимны благородства и чести. Играл мелодии просветления на круа-ди, водяной гармонике. Но ветвь бесстыдно выпячивала чужеродство, и Лю казалось, что сосне, священному дереву Фадан, гор трехсот тридцати божеств, объемлющих все сущности, иерархии и явления срединного мира, – страшно.

В четвертый год Лю ощутил первое дыхание упадка. Он начался с мелочей. Посольство не закупало ничего местного. Все необходимое, включая продукты, доставлялось воздухом и морем с родины, чтобы в каждом предмете, в каждой толике пищи присутствовал благотворный дух Кидань.

Однако скрепки стали ржаветь, канцелярские кнопки – гнуться. Клейкие стикеры отлеплялись. Краска слезала со стен. Билась посуда в столовой. Перемыкало электрические сети. Выходили из строя компьютеры и кондиционеры.

Глава посольской инженерно-технической службы Жу, тоже новичок, цифровой мальчик, умник, выходец из хайтек-индустрии, отмахивался:

– Не преувеличивайте, подполковник! Теперь всё Scheiße[6]. Вещи не живут и года. Но так надо. Иначе что бы весь мир у нас закупал? Слово “качество” больше ничего не значит. И это прогресс, подполковник Лю! Удивительный, выгодный нам прогресс! Упразднить длительность, долгостойкость вещи, сделать ее краткоживущей, как поденка, и продавать одно и то же двадцать раз! На этом стоит современная Кидань, мастер Лю! Это основа нашего роста, но мы же и терпим вынужденные издержки, даже здесь, в посольстве…

Лю слушал – и понимал, что хочет назад в прошлое, когда вещи были вещами, а не мотыльками.

А жизнь посольства исподволь разлаживалась. Возникли свары, интриги, воровство, провалились важные переговоры. Второго секретаря засняли с проститутками и слили записи в интернет. Начались незначительные “утечки”, контрразведка взялась искать “крота”, породив шпиономанию, раздув взаимные дрязги департаментов.

И только Лю понимал, что никакого шпиона нет и не было. Это Дети Луны, их методичное, подтачивающее основы, рождающее нехорошие резонансы пение. Другие же, включая и посла, и главного контрразведчика, вообще перестали опасаться Детей Луны, относились к ним как к чему-то домашнему, безобидному, забавному, почти своему. Желтые фигурки стали частью посольской жизни, и это никого не удивляло.

Тревоги не вызвал даже случай с капитаном Хе, блестящим юношей, звездой аналитического отдела, ценителем музыки и оперы, завсегдатаем концертов великих оркестров. Отправившись с напарником в рабочую поездку в Кельн, Хе в нарушение инструкций поздно вечером ушел один из отеля, был задержан полицией при попытке проникнуть в Кельнский собор, ловко вырвался из рук полицейских и через полчаса – это видели пассажиры поезда – бросился в Рейн с тройственного моста Гогенцоллернов. Ранее вечером Хе был в Доме музыки, слушал Verklärte Nacht[7] и Pierrot Lunaire[8] Шёнберга.

Переутомление, сказал посольский психолог. Юноше выпала слишком большая ответственность. Но Лю знал, что переутомление ни при чем. Хе был больше, чем аналитик, он был потенциальный страж, слухач, рожденный под знаком Воздуха. И Хе дважды подходил к Лю, хотя официально не имел допуска знать, чем занимается подполковник. Подходил и как бы невзначай заговаривал о Детях Луны.

Лю шел по мосту, вслушиваясь в тягучую мелодию мантр, всматриваясь в лица. Все эти годы он ждал, что мелодия однажды поменяется. Дети Луны сделают следующий шаг.

И, ступив на середину, на горб моста, он услышал.

Новый голос вплелся в многоустое пение хора. Он не повторял мантры, но будто дирижировал ими, меняя их тембр и ритм. Драматическое сопрано. Профессиональное пение, оперный класс.

Голос словно усиливал мантры, учил и направлял их; заставлял их проникать глубже и глубже в материю мира.

Лю, вопреки выучке, сбился с шага.

Голос будто обращался и к нему лично, призывая сбросить доспехи стража, отречься от службы посольству, от связи со священной сосной Фадан…

Лю понимал, что голос не произносит этих слов. Они – его собственные. Он вытащил из кармана плаща затычки и вставил в уши. Голос притих, давление его ослабло. И Лю наконец заметил ее, новенькую, в самом центре фаланги Детей Луны.

Девчонка была одета в их униформу, желтая куртка с капюшоном, стояла, как они, неподвижно, сложив руки на груди, но Лю видел, что она – другая. Дети в большинстве были из низов, а в ней чувствовалось умение вести себя на сцене. Да и сам голос – такой стоил миллионы.

Сотрудник службы наружного наблюдения, вызванный Лю, снял ее лицо мощным зумом. Фотографию прогнали через базы данных, и скоро Лю принесли распечатанное досье. Ожидая, он стоял у окна и смотрел на мост. В посольстве работала система шумоподавления. Внутрь не должно было попадать ни звука.

Но Лю казалось, что он все равно слышит ее голос.

Маргарита Кирено. Оперная певица. Внебрачная дочь театральной актрисы Елены Кирено и писателя Сю Фо, эмигрантского лидера, убитого неделю назад в Риме.

Естественно, о таких вещах не сообщали даже в самых тайных приказах и сводках. Но Лю понимал, что убили люди из разведки Кидань: хотели обставить все как естественный случай, инфаркт, но наследили, попались на камеры. Шум поднялся нешуточный. Готовится высылка дипломатов.

Шум ее и защищает, подумал Лю. Ее нельзя тронуть сейчас, сразу после провала. Начальство запретит.

Лю представил, что Маргарита будет приходить день за днем, месяц за месяцем, как приходят Дети Луны. Глядя на ее фотографию, слыша призрак ее голоса за бронированными окнами, он мечтал, что запрет однажды снимут и ее можно будет осторожно украсть и допросить: почему ей пришла идея петь с Детьми Луны? Кто научил ее этой песне, от которой – Лю проверил – поникли, будто озябли, иглы сосны Фадан? Или она нашла мертвящую мелодию сама? Исключительно своим талантом?

Он чувствовал, что болен, его знобит. И знал, что это не простуда, а отзвук голоса Маргариты. Голос оперной певицы, живущей в придуманном, сделанном из декораций мире, где рубятся на мечах и фехтуют на шпагах, где духи и божества вмешиваются в судьбы смертных и слово сильнее стали.

Оттуда, думал Лю, она и черпает волшебство своего пения. Она юна. Она верит придуманному, и наивная вера дает ей силу. Вся оперная машинерия чувств, все сценические условности, все возвышенные истории старой Европы о мести и доблести, все чудеса и преображения, что