«Контрас» на глиняных ногах - Александр Проханов

– Мне казалось, я слышал, как ты входила.

– Завтра утром с субкоманданте Санчесом еду в Манагуа. Там остановимся на вилле, где живут их военные. Буду делать уколы, давать лекарства. Но изредка смогу тебя видеть.

– Провожу тебя до виллы, узнаю, где расположена. Украду тебя непременно.

– Ты говорил, что улетишь на Атлантическое побережье, а потом в Москву. А я вернусь в Чинандегу. Мне еще год здесь работать.

– Очень долго, целая вечность. Как же нам быть?

– Ты не знаешь?..

Небо над вулканом волновалось и вспыхивало, будто ковер, который вынесли ночью на снег, набросали холодные сыпучие ворохи, чистили веником, и каждая ворсинка начинала драгоценно гореть, сочно сверкала, переливалась зеленым и алым. Незримая хозяйка убирала небесный чертог, переставляла чаши и вазы, зажигала лампады и люстры, торопилась к приходу долгожданных гостей. И ее торопливость передавалась сюда, на землю, как убыстрение времени, стремительное убывание отпущенных сроков, сокращение жизни. И надо торопиться, успеть за оставшиеся часы и минуты совершить самое главное. То, для чего ты был создан, награжден бытием, откладывая это «главное» на потом, отвлекаясь на забавы и зрелища.

– Я хочу тебе что-то сказать. Хотела вчера, не решилась. Сегодня днем опять не решилась. А сейчас скажу. Удивительно, что мы с тобой встретились. Столько лет жили в одном городе, ходили по одним улицам, быть может, имели общих знакомых, а не встречались, жили порознь. А тут перелетели половину земли, оказались на чужой стороне, среди чужого люда, и вдруг наши дорожки сошлись. Это чудесная случайность, непредвиденное, немыслимое совпадение, необъяснимое чудо. И может так статься, что наши дорожки опять разлетятся и мы больше никогда не встретимся. Будем проживать свои разные жизни – кто хорошо, кто плохо. Станем вспоминать этот вулкан, сверкающие молнии, плывущее в океане дерево, автомобильные гонки, но уже никогда, до самой смерти, не увидимся…

Вселенная волновалась, дышала, словно по ней из края в край разносилась Благая Весть – об исчерпании прежних законов, исчезании одряхлевших миров, возрождении умертвленных, засыпанных пеплом планет, сгоревших дотла созвездий, потухших светил, расколотых на безжизненные осколки галактик. Волшебная Весть проникала в темные, не озаренные Любовью и Смыслом, углы, куда забились Грех и Безумие, образуя черные бездонные дыры, в которые утекали гаснущие солнца и луны, проваливались миры, сливались неодушевленное вещество и греховный, отпавший от Бога, дух. Казалось, в небе, чуть различимая с земли, прозрачная и стремительная, летела прекрасная женщина, разбрасывала драгоценные россыпи, кидала разноцветные узоры, рассыпала цветы. И по этим цветущим дорогам, по многоцветью звезд и светил кто-то приближался. Озарял своим приближением погасшие пространства, зажигал мириады новых звезд, разбрасывал, словно зерна, россыпи метеоров, засевал умертвленные пустыни Вселенной. И там, среди черных дыр и мертвых планет, расцветали сады. Вулкан Сан-Кристобль мерцал, словно на него из неба проливалась волшебная роса.

– Тогда, в аэропорту, под бомбежкой, едва я тебя узнала, как ты исчез, и, казалось, уже навсегда. Но случилось чудо, мы встретились снова, на одну минутку, на танцплощадке. Я успела тебя поцеловать, но потом ты снова исчез, и опять мне казалось, что навсегда. Но чудо повторилось, ты вернулся, обожженный, усталый, у нас была дивная ночь, а потом ты опять исчез, погрузился в эту страшную кровавую зарю. Мог не вернуться, мог умереть, но опять, по чьей-то чудесной воле, вернулся. Значит, судьбе угодно, чтобы ты ко мне возвращался. Нам нельзя расставаться. Без меня тебе будет ужасно. С тобой может случиться беда. Ты можешь совершить страшный грех, или ужасное злодеяние, или заболеть неизлечимой болезнью, или сойти с ума. Но если мы будем вместе, ты будешь жить вечно. Ибо так задумано. Мы не можем отказаться от чуда, которое нам подарили…

Он слушал ее, и то, что она говорила, было напрямую связано с дивным волнением звезд. С быстротой перемен, протекавших на небе. С таинственным обновлением, которым было охвачно Мироздание и к которому она, говорящая, была причастна. Ночной вулкан белел, словно был сделан из теплого пшеничного теста, посыпан белоснежной мукой. Его мертвые, неживые породы, запекшаяся короста и магма превратились в дышащую плоть, которая плодоносила, взрастала в каждой одухотворенной частице. От вершины к подножию были выстланы разноцветные роскошные ковры, словно кто-то долгожданный должен был спуститься из сверкающих звезд, коснуться стопой ковра, снизойти из обновленного неба на обновленную, заново сотворенную землю. И надо торопиться, успеть перед его чудным Пришествием. Совершить наконец заветный поступок, тот, который вечно откладывался и которому настал последний, ускользающе-малый миг. Если его пропустить, то навеки закроются растворенные небеса. Живое, зовущее тебя Мироздание окаменеет, превратится в холодный остывший кристалл, куда, замороженное, будет запаяно отпавшее от небес человечество. И он, Белосельцев, среди бесчисленных мертвецов застынет в безжизненной глыбе льда, в тусклой безымянной комете, несущейся по мертвой Вселенной.

– Ты слышишь меня? – спросила она. – Ничего не хочешь сказать?

– То, что я скажу, не безумно. Мы можем сейчас, сию же секунду, взять друг друга за руки и улететь на небо. Где нас ждут, где развешаны для нас чудесные лампады, поставлены золотые венчальные свечи, поют сладкозвучные песнопевцы. Где уготована нам свадьба, та, что неподвластна огням и пулям, осквернению и вероломству, тлению и смерти. Одна лишь секунда, один поворот зрачков, и та звезда над вулканом, словно росинка, из голубой превращается в алую, и в этот ускользающий миг мы можем успеть. Оставим наши земные заботы и связи, земные дела и службы. Ты оставишь свой госпиталь, свой служебный контракт, свое обязательство работать здесь еще один год среди пожаров, расстрелов, бомбежек. Я отрекусь от своих неуемных страстей и привязанностей, откажусь от безумной гонки, в которую, как камень, меня метнула когда-то жизнь, и я мчусь, как безумный, ударяясь о континенты, о горящие города, о броню кораблей и танков, забыв, для чего я был создан, Кто и зачем напутствовал меня при рождении. Сорву с себя истлевшую, пропахшую войной и бедой одежду, и ты сошьешь мне белую холщовую рубаху, расшитую красным орнаментом, какую я видел в старинном карельском селе, где люди среди темных бревенчатых изб, среди лесов и озер ходили, словно белые духи, собирали малину с черникой.

Он не знал, выговаривают ли эти слова его шевелящиеся губы. Или он молчит, а бессловесные мысли передаются ей через живой, дышащий эфир, делающий ненужными слова, переносящий человека из одной половины Вселенной в другую, превращающий его из воина в апостола, из палача в милостивца, из заблудшего и неверящего во всевидящего и благодатного.

– Мы завтра поедем в Манагуа. Ты сдашь с рук на руки своего раненого субкоманданте. Я кое-кого навещу в посольстве и откажусь от дальнейших безумных заданий, которые мне поручили и о которых ты знать не знаешь. Мы возьмем билеты на ближайший рейс «Аэрофлота» и улетим домой. И домом нам будет не Москва, не твое Люблино, не мой Тверской бульвар, где нас найдут и потащат силком в прежнюю жизнь, а уедем с тобой в Карелию, где нас никто не найдет. Потеряемся для всех навсегда. Кинем гребешок, чтобы за спиной у нас вырос лес, через который нас не достать. Кинем зеркальце, чтобы разлилось огромное озеро, через которое не переплыть. Там есть старые заброшенные избы, русские печи, заросшие травой дороги. Мы поселимся в такой избе, я заново покрою крышу, обкошу крыльцо, побелю печь. Стану ловить рыбу, пахать вокруг землю. Ты станешь собирать в лесу грибы и ягоды, сушить целебные травы. И наша свадьба будет среди драгоценных снегов, полярных сияний, лунных морозных радуг. Гостями у нас будут лисы и зайцы, и к нам приплывет, встанет над нашей крышей разноцветная большая звезда.

Он не произносил этих слов. Но она услышала их через бесшумное дуновение эфира, проникавшее сквозь стекло, за которым близко и белоснежно светилась ночная гора, и на ее вершине, на облаке, среди сверкания неисчислимых миров стояла чудная Дева, простирала к ним руки, окружала спасительным, благодатным покровом.

– Ты слышишь меня? – спросил он, не растворяя губ.

– Слышу, – ответила она бессловесно.

Глава одиннадцатая

Утром белая машина с крестом и надписью «Амбулансиа» стояла перед госпиталем. В нее усаживался раненый субкоманданте, бледный, неуверенный в движениях, опираясь на трость, но уже в военной форме, с кобурой. Ему помогали Колобков и Валентина. Военный прижимал сухопалую ладонь к груди, благодарил начальника госпиталя. Белосельцев уже побывал в реанимации, где иссохший, остроносый Ларгоэспаде, чуть шевеля синеватыми бескровными губами, слабо пожал ему на прощание руку. Сумка с одеждой, сачком, фотокамерой лежала на сиденье «Фиата», и Сесар восседал за рулем, величавый и добродушный.