«Контрас» на глиняных ногах - Александр Проханов

– Какая? – спросил он, когда она приблизилась.

– Что «какая»? – улыбнулась она.

– Какая весть?

– Хорошая, добрая.

– Скучал по тебе.

– Ты шел с полотенцем и даже не смотрел в мою сторону.

– Чтобы люди кабы чего не сказали.

– Уже сказали. Много ли надо людям. Мне мои женщины утром: «Ну как, Валентина, фотография будет? Ты ему скажи, чтобы прислал фотографию».

– Поедем на океан. Возьму фотокамеру. Сесар повезет нас в какое-то прекрасное место.

– Чудесно. Вот только скажу Колобкову. А весть-то, знаешь, какая? Завтра я сопровождаю субкоманданте Мануэля в Манагуа. Там он пробудет неделю, а потом отправится в часть, в Пуэрто-Кабесас. Значит, и в Манагуа с тобою увидимся. Вот ведь какая весть!

– Хочу обнять тебя, можно? – Он потянулся к ней, но мимо проходила монашка, и он, чопорно поклонившись, сказал: – Доброе утро, сеньора.

– Подожди меня в машине, возьму купальник и полотенце… «Доброе утро, сеньора». – Валентина смешно передразнила его и легко скользнула к палатке.

Они мчались по шоссе к океану, удаляясь от перламутровой горы, напоминавшей увеличенную до небес «Венеру» Боттичелли – обнаженную красавицу, стоящую на морской раковине. Белосельцев удивлялся: вчерашний жестокий бой, его страсти и страхи не исчезли, но отодвинулись вглубь, повинуясь загадочному масштабу переживаний. Уменьшились, перенеслись по загадочной перспективе на дальний план бытия, заслоненные чудесной ночью и ослепительным утром, которые вывели вперед давние, юные, казалось, исчезнувшие мгновения счастья.

Белосельцев и Валентина устроились на заднем сиденье. На переднем, рядом со шляпой Сесара, находились корзина с провизией, фотокамера и несобранный, разделенный на легкие трубки сачок. «Марипосы», – усмехался Сесар, когда во время их путешествия видел тоскующий, жадный взгляд Белосельцева, провожающего какую-нибудь лазурную морфиду, пролетающую над орудийной установкой.

Мчались, дурачились – главным образом Валентина и Сесар.

– Переведи ему, – просила она, – Сесар, я заметила, никарагуанские мужчины как-то особенно грациозно водят машины, носят элегантные шляпы и неподражаемо пьют из чашечек кофе.

Сесар морщил в улыбке губы:

– Виктор, переведи… Мы, никарагуанские мужчины, останавливаем машины, снимаем шляпы и перестаем пить кофе, когда видим таких очаровательных женщин, как вы.

Она смеялась, продолжала теребить Сесара:

– Переведи… Здесь, в Никарагуа, я видела сандинистские митинги, военные парады и церковные службы. Но не видела свадеб. Что такое «брак по-сандинистски»?

– Виктор, будь любезен, переведи… «Брак по-сандинистски» – это когда мужа и жену разделяют Кордильеры, они избегают сентиментальных уверений, таких как: «Люблю тебя, моя радость!» Или: «Не могу дня без тебя прожить, моя прелесть!» Вместо этого говорят друг другу при встрече: «Контрас» не пройдут!»

Это казалось ей смешным, остроумным. Смеялась, хватала Белосельцева за руку, приглашала его смеяться.

Они свернули с шоссе и покатили по гравию, по узкой дороге в холмах, пока не подъехали к воротам, на которых висели плети вьющихся алых роз и красовалась надпись: «Эль-Велеро». Вышел охранник. Сесар уплатил деньги, и их впустили в горячий солнечный сад, сквозь который дохнул синевой океан, зашелестел, закипел белой пеной. Они катили вдоль чистых песков, у самого прибоя, и Белосельцев видел, как устремилась она к океану, как радостно сощурились ее глаза. Загнали машину в розоватую древесную тень, заглушили мотор, и иные звуки – ветра, листвы, перелетающих птиц и тяжелого, ахающего и опадающего плеска – окружили их. Из кроны дерева на капот упал бронзовый жук, лежал, хватая лапками воздух, перевернулся и побежал, чуть постукивая по железу.

– Купаться! – сказала она. – Вы вперед, а я надену купальник.

Сесар разделся, ушел к океану, темноволосый, со связками могучих мускулов, косолапо ступая, пробегая кварцевый раскаленный песок. С разбегу обрушился в воду, утонув в шипящем белом рулоне. Белосельцев – за ним, по цепким колючим травам, по жгучему, нестерпимому противню, проминая сыпучие лунки, из которых било в пятки стеклянное пламя. Поскорей к влажной прибрежной черте, к мелкой отступающей воде, брызгая, чувствуя лицом огромное, налетающее, голубое, а спиной – ее гибкую, под деревом, белизну. Упал в пену, в шум, в грохот донных кипящих водоворотов, в звон стремительных струй, пропуская над собой ахающую зеленую громаду волны, сбрасывая ее, как огромную шубу, с плеч. Стоял на откате, счастливый, ослепленный, слизывая с губ соль, отводя с глаз волосы. Рядом Сесар фыркал, шлепал себя по курчавой груди, бычил голову навстречу новой волне.

– Сесар. – Белосельцев нырнул под острый треугольник волны, оглядываясь на ее отлетающую рваную плоскость в пузырях растерзанной пены, подплыл к Сесару, к его усатому фыркающему лицу. – Ты, ей-богу, похож на черного кита, дующего в свой китовый ус. – И ловко, ладонью, пустил в него водяную струю, слыша, как твердо она разбилась о его бронзовый лоб, оставляя солнечную водяную брошку света.

– А ты, Виктор, похож на белого кита, у которого усы срезаны бритвой «Жилетт». – Белосельцев получил в ответ такую порцию соли и блеска, что задохнулся. Нырнул, отплывая подальше, перевертываясь, кувыркаясь, смеясь под водой и снова захлебываясь. Посмотрел на берег и увидел, что она идет к океану.

Она была в купальнике почти телесного цвета. Щурясь сквозь падающие капли, он видел ее не только глазами, но и губами, руками, грудью. Чувствовал ее своим холодным мокрым телом как горячую, излучающую жар отливку. Она пробежала, выбрасывая ступнями белые фонтанчики песка, оставляя цепочку следов. Налетела с криком на брызги, мгновенно опустилась, накрытая белым клубком. Поднялась и стала как из стекла. Блестела плечами, бедрами, упавшими на лицо волосами. Купальник ее казался прозрачным, не скрывал наготы, и она снова кинулась в зеленую пасть волны. Пронырнула и выскользнула, поплыла от берега, сильно подымая над головой белые треугольники локтей, скрываясь за новым, закипавшим перед ней бугром. Белосельцев поплыл за ней. Не видел ее среди брызг, но знал, что движется по ее следу. Его тело занимает в воде то место, где только что плыла она. Губами, закрытыми веками, невидящей, погруженной под воду головой он ловил звучание, тепловое свечение, плотное волнение, оставляемое ею в океане. Радостно подумал: должно быть, вот так рыбы находят друг друга.

Поднял лицо. Она не плыла, смотрела на него близко, улыбалась, ладонью отвела нависшую прядь. Он нырнул, открыл под водой глаза и сквозь соляной ожог увидел приближающийся оранжевый свет. Протянул руки, и быстрое, гибкое тело скользнуло, вырвалось из его объятий. В буруне выскочил, задыхаясь, успев услышать ее испуганный возглас:

– Ты с ума сошел!..

Приблизился, тронул ее мокрое, выступившее из воды плечо. Поцеловал и легко соскользнул вниз, ушел в глубину, охватив, огладив всю ее гибкую, колеблемую длину, видя исходящие от ее ног лучи и лопасти солнца. И пока хватало дыхания, обнимал, касался губами этих подводных лучей, зеленоватых водяных завитков вокруг ее живота.

– Ты безумный!.. Нас Сесар увидит!..

– Поплыли подальше от берега!..

Они отплыли далеко, так что бегущие один за другим круглые валы скрывали побережье. И здесь, среди водяных перекатов, плавало дерево с отломленным, расщепленным корнем, черными, отсырелыми суками и обильной, сочно пахнущей листвой. Видно, недавний ураган вырвал это дерево из прибрежного грунта, поднял вихрем на воздух и кинул далеко в океан. Теперь оно качалось в волнах, длинные, глянцевитые листья пахли душным, сладким эфиром. Они поднырнули под дерево и всплыли среди веток, накрытые мокрой листвой, прилипшей к их плечам и лицам.

– Мы с тобой где? В лесу? В океане? – смеялась она, сдувая с губ мокрый листок, щурясь от плеснувшей сквозь зелень пригоршни брызг.

Он обнял ее, и она, отпуская ветку, вместе с ним медленно погрузилась в зелено-белую глубину. Прижимая ее к себе, теряя вес, перевертываясь вместе с ней в невесомости, увидел высоко над собой солнечную играющую поверхность, туманную, окруженную лучами тень дерева. Вынырнули, вновь попали в листву, в запахи коры и древесной жизни среди хлюпанья и сверкания океана.

– Мы с тобой птицы или рыбы? Живем на ветках или в море?

Они ухватились за ствол, утопили его. Чудилось, дерево вырастает из океана, а они плавают вокруг вершины, водят свои хороводы. Ветка накрыла ее, и он целовал ее и ветку, чувствуя ногами ее колеблемые ноги, а сквозь мокрые соленые листья – ее розовые дышащие губы.

– Что ты делаешь? – слабо противилась она. Он совлекал с ее плеча оранжевую бретельку, опускал купальник, видя близко у глаз мокрую, круглую, незагорелую грудь с розовым соском. Целовал, глотал соленую влагу. Опускал купальник до округлого живота, до светлого, как золотой завиток, лобка. – Боже, что ты делаешь… – Он сильно обнимал ее, прижимая грудью к стволу, пенил плечами воду, накрывал жаркой ладонью ее мокрые, лежащие на древесной коре пальцы.