Потерянный ребенок - Эмили Гунис

и напротив меня сидит дама, которая то и дело бросает на меня неодобрительные взгляды. Она безукоризненно одета, на ней белая блузка с туго повязанным красным поясом, и она так крепко держится за свою сумочку, как будто боится, что я у нее вырву ее из рук. Должно быть, у меня жуткий вид. Я почти не спала, волосы у меня взъерошены, а платье – не выглажено.

Пока мы едем в трясущемся вагоне, заледенелые поля за окном превращаются в туманное пятно, и я пытаюсь не думать о том, каково сейчас Сесилии и Ребекке. Я никогда не была в Уиттеринг-Бэй, но сейчас середина января, и, зная состояние Сесилии, я могу точно сказать, что Ребекка сейчас едва ли одета по погоде. Я почти могу представить себе, как холодный ветер высасывает тепло из маленького тельца Ребекки, а Сесилия слишком подавлена, чтобы заметить, что крошечные ручки и ножки Ребекки стремительно синеют… что она погибает от холода.

Я едва могу усидеть на месте, и за неимением иного способа взять себя в руки я решаю чем-нибудь себя отвлечь. Записывать все – вот, кажется, единственное, что помогает мне сохранить спокойствие и удерживает от того, чтобы встать посреди вагона и закричать от ужаса.

Как только полицейские уехали из особняка Норткот, я сказала повару, что мне нужно съездить в город по делам. Я не стала просить его подвезти меня, потому что не хотела отвечать на неудобные вопросы о том, куда именно мне нужно, и просто одолжила у конюха велосипед и поехала на железнодорожный вокзал Чичестера. До станции Уиттеринг-Бэй полчаса на поезде, а потом мне нужно будет пересесть на автобус до бухты. Увы, я не проехала даже половины пути, а ведь мне еще предстоит поездка на автобусе… Не представляю, что меня там ждет. Весь день я провела в полиции, меня часами допрашивали о том, где могла бы находиться Сесилия, – настолько ее мужу (и его родственникам) хочется замять этот скандал. Конечно же вскоре поступил звонок от крайне взволнованного мистера Бартона, который попросил меня передать трубку его сестре, добавив, что уже выезжает из Лондона. Прежде чем выполнить его просьбу, я успела сказать ему, что понятия не имею о том, куда исчезла Сесилия. Мне удалось подслушать их разговор из соседней комнаты: Джейн настаивала на том, что как только Сесилию найдут, ее нужно будет отправить в психиатрическую лечебницу, потому что ее состояние совершенно вышло из-под контроля. По тому, что дальше говорила Джейн, я могу предположить, что мистер Бартон в целом с нею согласен.

Я знаю, что иду на большой риск, не рассказывая им о бухте Уиттеринг, и знаю, что, когда я приеду туда, может быть уже слишком поздно. Но если они найдут ее первыми, то Ребекку заберут, а Сесилию отправят в лечебницу, и я больше никогда их не увижу…

Если бы только женщина напротив перестала так пристально на меня смотреть. Я не хочу привлекать внимания, нельзя, чтобы кто-нибудь меня заметил или запомнил. Несмотря на холод, у меня по шее струится пот, ладони все мокрые. В моем кармане лежит детская бутылочка с молоком, и ее горлышко заметно выступает наружу. Я уверена, что она это уже заметила. Уверена, она все поняла.

В вагоне очень душно, у меня болит голова, я встаю и открываю узкое окошко, но это не помогает. Меня все еще терзает страх, который поселился в моем сердце сегодня утром, когда я проснулась и обнаружила, что они исчезли. Не знаю, слышала ли меня Сесилия вчера, когда я рассказывала Ребекке, что ее заберут… Не знаю, возможно, это я во всем виновата. Я уже не понимаю, могу ли я сама себе доверять.

Поезд с грохотом останавливается на очередной станции. Женщина встает и проходит мимо меня. Я стараюсь не смотреть на нее, но все равно чувствую, как она буквально сверлит меня взглядом. У меня путаются мысли. Она читает меня, как открытую книгу, и выходит на остановку раньше, чтобы успеть сообщить обо мне в полицию. Меня терзают сомнения, правильно ли я поступила. Лучше бы я рассказала полиции о бухте Уиттеринг. Я знала, что буду рисковать жизнью малышки, если возьму все в свои руки.

Господи, пусть только они будут там. Пусть только они будут целы.

Когда Гарриет добралась до бухты и вышла из автобуса на извилистую дорожку, было уже практически темно, если не считать полной луны, яркий свет которой отражался на морской глади.

– Дорогуша, у тебя все в порядке? Ты точно знаешь, куда идти? – спросил ее водитель автобуса с долей беспокойства в голосе.

– Да, спасибо, все хорошо, – неубедительно отозвалась Гарриет.

Дувший с моря ветер сбивал ее с ног, и ледяной дождь хлестал ее по щекам. Гарриет окинула взором берег, нащупала в кармане бутылочку с молоком и ощутила невыразимое отчаяние.

Она так сильно хотела поскорее добраться до Сесилии и ее малышки, что даже не подумала о том, как с наступлением ночи окажется в совершенной глуши. Сесилия рассказывала ей, что «Сивью» можно было увидеть с берега, и выложенная булыжником дорожка вела из бухты прямо к входной двери – и действительно, спустя несколько минут перед Гарриет возник небольшой домик в георгианском стиле. Подойдя к нему, она увидела табличку: ФЕРМА СИВЬЮ. Ей потребовалась вся ее сила воли, чтобы не открыть калитку, не броситься к двери и не постучать, умоляя о помощи. Никто не должен был узнать, кто она и почему она здесь: в противном случае кто-то мог позвонить в полицию. Гарриет отлично понимала, что в таком случае ей никогда больше не дадут увидеть Ребекку.

Не зная, что еще делать, она пошла в сторону темного, разъяренного моря в поисках тропинки, которая привела бы ее не к ферме, а к самому коттеджу «Сивью». Ветер был ужасно холодным, и она плотнее закуталась в свое тонкое шерстяное пальто. Ее кожаные шнурованные ботинки с каждым шагом все глубже погружались в холодный песок. Несколько раз она чуть не споткнулась о высокие гребни песка, тут и там попадавшиеся на ее пути.

Наконец песчаные дюны уступили место ровному пляжу. Несколько раз, оступившись, Гарриет наступала ногой в ледяные лужи морской воды, и вскоре ее обувь промокла насквозь. От жестокого зимнего ветра Гарриет уже не чувствовала ни лица, ни рук. Она знала, что была уже близко, Сесилия говорила о тропинке, соединяющей «Сивью» с фермой, но обзор Гарриет закрывала возвышавшаяся над ней острая скала. Она знала, что ей нужно