1942: Реквием по заградотряду - Александр Золотько

– И ладно, – сказал Севка. – В августе сорок второго так в августе… Мы тут долго еще будем?

– Подойдут парни, и мы пойдем, – Богдан снова полез в карман. – А почему ты не спрашиваешь про орден?

– А что орден? – похолодев, спросил Севка.

Он ведь тогда сгоряча попросил приятеля. Просто хотел… Что хотел? Убедиться, что все это было правдой? Что он и на самом деле был в прошлом? Так ведь, если сам начал сомневаться – можно было спросить у Кости. А полез спрашивать у Богдана. Нет, скорее всего, он ничего не нашел. Награждали много, далеко не всегда все тщательно документировали. Севка попытался вначале сам найти, через Интернет, но как в кино – не получилось. На запрос не посыпалась первосортная информация, а вывалились перекрестные ссылки цитирования двух-трех информационных постов, которые сами сообщали, что трудно разобраться в архивах, что списки всех награжденных орденом Красной Звезды никогда не публиковались и, скорее всего, в ближайшее время…

– Не нашел?

– Почему же… – Богдан снова оглянулся на Костю, о чем-то разговаривавшего с хозяином броневика. – Нашел. И у меня есть мно-ого вопросов.

Богдан развернул второй лист.

– Значит, искомый орден был вручен летом сорок первого года…

Севка вздохнул. Понятно, что теперь у Богдана действительно возникнет мно-ого вопросов. И просто так послать его подальше – не получится.

Плохо. Ничего смертельного, но – плохо.

– Награжден им был лейтенант Залесский, Всеволод Александрович, – прошептал Богдан, которому, похоже, было немного не по себе. – Я чуть не охренел, когда получил информашку. То есть бывают совпадения. Если бы ты попросил найти своего однофамильца, даже полного, чтобы с одинаковым именем-отчеством, то я бы еще понял. Но ты ведь номер ордена назвал. Я не думал, что бывают такие совпадения. Это твой дед? Прадед?

Хорошая версия, обрадовался Севка. Действительно, у него мог быть прадед. Так часто бывает – через пару поколений, в результате того, что детей называют в честь дедов…

– Да, – сказал решительно Севка. – Со стороны отца… Он…

– Залесский Иван Константинович, – прочитал Богдан с листа. – Погиб в июне сорок первого, под Белостоком. Рядовой. Награжден не был. Залесский, Александр Парфенович, попал в плен Киевом, младший сержант. После освобождения – снова в армии. Награжден медалями «За отвагу» и «За победу над Германией». Все, Сева. Других прадедов у тебя со стороны отца на войне не было. Попробуй соврать еще раз. Вторая попытка. И кстати, твоего подранка зовут Константин Шведов? Отчество не знаешь? И ранен, ты говорил, он из трехлинейки? Так что, будешь врать – делай это тщательно. Я бы сказал – честно.

6 августа 1942 года. Москва

Честность? Какая, к черту, честность и искренность в этих стенах? Все просчитано и взвешено.

Корелин здесь бог знает уже сколько времени, но так и не понял, зачем его сюда привезли. Что хочет от него услышать Сталин? Не предположения же по поводу Власова на самом деле. И еще… Папка.

Она лежала на столе, там, куда ее положил Евгений Афанасьевич, и Сталин до сих пор даже не вспомнил о ней. И если папка останется у Сталина, то кто ее передаст Даниилу? Не сам же…

Корелин вздрогнул.

За всем этим стоит лично Иосиф Виссарионович? Это он контролирует все эти воронки и перемещения во времени? Тогда… тогда совершенно непонятно, почему до сих пор продолжается война. Почему она вообще началась? Или Орлов только что, совсем недавно встретился со Сталиным и обменял…

«Думаешь, мне легко было тебя предать?»

Сталин вернулся на свое место и с интересом наблюдал за Корелиным.

– Я… – начал Корелин. – Я хотел…

«То есть, если бы сейчас у вас была возможность что-то исправить?..» – прозвучало вдруг в голове у Евгения Афанасьевича.

«Что произошло – то произошло. История не любит всяких там «если бы»… Согласны?»

Корелин не обратил внимания во время разговора на эти фразы. Решил, что это просто фигуры речи.

Сталин ждал.

– Вам предложили изменить прошлое? – наконец смог выговорить Корелин.

– Мне? Прошлое? – улыбка у Вождя получилась искренняя и какая-то озорная, что ли… – Вы полагаете, что… Кстати, а как бы вы поступили в этом случае? Вы – во главе государства, которое сейчас харкает кровью, миллионы граждан которого по вашей вине погибли, искалечены, попали в плен… И вдруг вам предлагают шпаргалку. Вы будете знать, сколько и в каком месте сосредоточено немцами сил, когда они готовятся нанести удар. И вы можете сделать нечто очень важное. Например, предотвратить гибель тысяч людей. Или еще лучше – еще нет войны. Еще полгода до нее, до этой войны… И вам предлагают карты с диспозицией, данные о вооружении, войсках: количество, качество, недостатки… И вам доказывают, что все это – правда. Не знаю как, но доказывают. И что вы будете делать?

– А вы?

Сталин взял в руки свою трубку, задумчиво покрутил ее в руке. «Он очень устал», – подумал Корелин. Евгений Афанасьевич очень удивился, поняв, что, кажется, испытывает к одному из самых могущественных людей мира – или даже к самому могущественному человеку – нечто вроде жалости. Сочувствия.

– Я бы приказал их уничтожить, – тихо произнес Сталин. – Уничтожить… Без расспросов, без сомнений… Их карты и сводки – сжечь. Никому не показывать и самому не смотреть. И никто, находясь в здравом уме, на моем месте не поступил бы иначе. Я много об этом думал. У меня было семь лет. Семь долгих, почти бесконечных лет. Собственно, я сразу понял, как нужно поступить, если такое случится, а все остальное время пытался себя переубедить. Нельзя менять прошлое, ни в коем случае нельзя. Что произошло, то произошло, но если будет возможность изменить будущее – мое будущее? Это такой соблазн… И я горд, что смог его преодолеть. Семь лет пытки.

Семь лет. С тридцать пятого года. Что произошло в тридцать пятом, попытался вспомнить Корелин. Что-то произошло ведь…

– Да не ломайте вы голову, товарищ Корелин, – махнул рукой Сталин. – Не угадаете. Да и нет ничего конкретного. Просто – цифры, точное время событий. Все отмерено, чтобы я даже случайно невольно не смог ничего изменить. О гибели Куйбышева ничего сказано не было… Зато сообщили дату присоединения Саара к Германии, поведали, когда свастика станет государственным символом Германии. Точно, до копейки – результат парламентских выборов в Британии… Это, кстати, меня убедило больше всего…

– В чем убедило?

– В том самом, Евгений Афанасьевич. В том самом… Вы помните, что произошло двадцать третьего июля тысяча девятьсот тридцать четвертого года?

– Ну…

– Ладно-ладно, не нужно, не пытайтесь вспомнить. В этот день я встречался с известным английским писателем Гербертом Уэллсом. Он попросил о встрече, а я согласился. Понимал, что Кремлевским Мечтателем меня не назовут, но встреча с таким человеком в глазах мировой общественности… – «мировой общественности» прозвучало с иронией и легкой насмешкой. – Это было полезно, хотя, конечно, встреча была не такой исторически значимой, как разговор мистера Уэллса с Владимиром Ильичем. Мы беседовали о политике, о классовой борьбе…