Конвой - Сергей Фомичев

— Отстань! Знаешь же, что мы не употребляем вино местной выработки.

— Вот! — Чернозуб добился своего. — Не пьёте вы нашего вина и хлеба доброго не едите, одни лепёшки свои вонючие трескаете. Не позволяет вам традиция принимать от инородцев хлеб с вином. А между тем банки-то свои всюду открываете и деньгами народ маните. То есть, мы ваше покупаем, а вы наше нет. Дайарн вздохнул, видимо, посчитав, что от степняка не отвязаться.

— Никто не заставляет вас покупать товары в эльфийских лавках, — ответил спокойно он. — И кредиты в наших банках брать никто не принуждает. Сами выбираете, добровольно. У нас это всё дешевле, выгоднее, потому как умение есть, а вы, вместо того чтобы трудиться в поте лица, привыкли кивать на расу.

— Э-э, врёшь, остроухий! Одно дело «никто не заставляет», а совеем другое — строгий запрет, за исполнением которого надзирают старейшины. Вы-то наше в рот не возьмёте, даже если оно и дешевле будет и лучше качеством. Я вот тебе сейчас бесплатно предлагаю, а ты всё одно нос воротишь.

Мог ли Жирмята утерпеть и не влезть в политический спор? Да сроду такого не случалось!

— Что-то дерьмецом потянуло, не находите, джентльмены? — он уселся на спальник и обвёл взглядом темноту, как бы ища согласия публики.

— Дерьмецом? — Чернозуб заподозрил подвох.

— Именно. Ты, случаем, не участвовал в фекальном шествии? Может, и не мылся с тех пор?

Рыжий имел в виду нашумевшее в своё время фекальное шествие. Тогда процессия обывателей с ночными горшками направилась на торговую улицу, чтобы выплеснуть содержимое на витрины банков и дорогих магазинов, принадлежащих главным образом эльфам. Люди шли как на праздник, орали нацистские лозунги, ритмично, в такт словам громыхая железными крышками по горшкам.

Шествие закончилось конфузом. Некий шутник взорвал среди толпы петарду и перепуганные обыватели в панике разбежались, опрокидывая предназначенное витринам дерьмо друг на друга. С тех пор название стало нарицательным для всякого не слишком умного начинания.

Чернозуб громко засопел, а в углу, где отдыхали его приятели, послышался шорох. Над головой Жирмяты хлопнула о камень бутылка. Запах спиртного наполнил воздух.

— А ну, на место! — рявкнул Чабрец. Волошек положил ладонь на рукоять меча. Если завяжется потасовка, по шее получит как бородач, так и Рыжий. Нечего провоцировать драку. С другой стороны — лучше уж пусть сейчас пар выпустят, чем потом под Покровом сойдутся, где даже мелкая свара может запросто погубить всех.

— Я в своём праве, — заявил Чернозуб, отдуваясь. — Я родился здесь и не желаю видеть на моей земле остроухих и косоглазых извергов. Не желаю — всё тут!

— Вот как? — ухмыльнулся Жирмята. — А я, представь себе, тоже родился здесь. Но вот желаю, чтобы вокруг меня жили и эльфы, и гномы, и орки, причём жили свободно, без притеснений. Я хочу встречать их на улицах и болтать с ними в кафе. Твои желания против моих, Чернозуб! И что дальше? Как родину делить будем? Ответа не последовало, и Жирмята, глотнув вина, принялся развивать успех:

— И потом, не надо мне песни петь про преференции. А то я не знаю, что вы, бородатые, эльфийских торговцев в городках степных крышуете.

— Мы вольный народ. Кого хотим, того и крышуем.

— Ах вольный? — уцепился Рыжий. — Так вы считаете себя вольным народом? Но почему в таком случае вы нанимаетесь на службу ко всякой мрази? Почему ваши вольные отряды разгоняют народ на площадях, секут и рубят тех, кто восстал против сатрапов? Разве может быть человек свободным, помогая угнетать других? Свобода — это ведь не монета, которую можно отнять у другого и положить в свой карман.

— Однако же она и не манна небесная, — возразил бородач. — Мы свою волю отстаивали в жестоких войнах. Свою землю вырывали клочками у степи. Каждая пядь там полита кровью и потом. А эти городские парни, эти очкарики из университетов за всю свою жизнь не видели большей муки, чем розги наставника. Они считают, что им должно быть дадено всё просто так.

Спор вошёл в русло привычной полемики, которую так любили разводить думные бояре и собратья Тимьяна по перу. Драка откладывалась. Волошек убрал с меча руку.

Всё же нет у него способностей к работе с людьми! Вот Тург — хоть и прощелыга каких поискать, а как народ в отряд вербовал. Неделями подноготную выведывал. Одного к одному подбирал, будто стрелы в колчане или там камни в браслете. Посмотришь на них со стороны — сущий сброд. Не заподозришь, что такие способны крутые дела вершить, не скажешь, что единство какое имеют в помыслах. Тоже ведь всё съесть друг друга норовили, но как до дела доходило, всяк на своём месте оказывался.

А впрочем, рано он себя терзать взялся. До серьёзной-то работёнки его парни ещё не добрались…

Время обернулось влагой и сочилось сквозь камень. Капли срывались со свода, глухо шлёпались о влажные плиты или звенели, попав в редкую лужицу. Люди хлюпали носами, покашливали, изредка всхрапывали лошади, сытым котом урчал Кощун. Каждый звук множился, его отголоски сплетались и долго блуждали по пустующим нишам, поворотам и закоулкам винного погреба.

Напялив на себя всю, какая ни есть, одежду, люди кутались в спальники. Сырой холод пробирал до костей. Воздух был ценнее тепла, и потому огонь не разводили. Питались холодными консервами. Не зажигали даже свечей, ориентируясь по дюжине светлячков, разложенных тут и там Висмутом.

Подземные залы, что поначалу казались большими, просторными, теперь, когда люди освоились, словно съёжились до размеров тюремного карцера.

— Последние сутки, — шмыгнув носом, произнёс Чабрец. — Как бы лихоманку не заработать в эдакой сырости.

— Ещё прокалишься на солнышке, — обнадёжил колдун. — Ещё не раз вздохнёшь с тоской по нынешней прохладе.

Разговор быстро угас. У людей не оставалось желания и сил даже на споры.

Кто-то поднялся и, ступая рядом с мощёной дорожкой, захрустел щебёнкой. Некоторое время спустя в дальнем углу зажурчало. Закуток был отведён под отхожее место. Воздух можно сберечь, отказав себе в тепле и свете, но от естественной нужды так просто не откажешься, а потому свежесть при эдаком числе людей и лошадей пропала в первый же день.

К концу заключения ноги у людей стали ватными, в головах воцарился монотонный шум, как будто подземный поток проложил дорогу среди извилин.

Последние мгновения третьих суток люди отсчитали вслух, словно стояли перед гигантским таймером на столичной площади в новогоднюю ночь. Командирский хронометр со светящимися стрелками и шкалой держал Волошек, а Рыжий, заглядывая ему через плечо, оглашал цифры.

— Время! — сообщил Жирмята, и отряд взревел.