Сокровища Рейха - Томас Гиффорд

Я резко поднялся, оставил деньги на столе, вышел и направился через улицу в табачный киоск. Находиться с ней в одном помещении почему-то показалось мне рискованным, и меня охватила паника.

Через несколько минут они тоже появились и какое-то время стояли у входа, о чем-то беседуя.

Брендель передал жене сумку, она на секунду сжала его руку, и они разошлись в разные стороны. Я подождал, пока она удалилась на полквартала, и перешел на другую сторону. Она в самом деле оказалась высокой. Ее голова с развевающимися волосами немного возвышалась над толпой.

Вначале она заглянула в ювелирный магазин на Нью-Бонд-стрит и вскоре вышла с маленьким пакетиком, который сунула в карман куртки. Потом побывала в другом магазине, на Риджент-стрит. Я последовал за ней. Там, потеряв Ли среди стеллажей шерстяной мануфактуры, я испугался, что не смогу найти ее, и в волнении бросился на улицу, повернул за какой-то угол и тут столкнулся с ней нос к носу.

Она скользнула по мне взглядом из-за огромных дымчатых очков, а я, опустив глаза и неловко пятясь, бормотал извинения, пока не сообразил, что она давно обо мне забыла. К счастью, ей не было ровно никакого дела до неуклюжего тюленя, налетевшего на нее.

Когда она прошла мимо меня, от нее повеяло нежным ароматом незнакомых цветочных духов.

Перейдя на другую сторону Кондуит-стрит, я остановился в ожидании, а она в это время зашла в парфюмерный магазин Кристиана Диора. С Диором она покончила в несколько минут и направилась обратно на Риджент-стрит, оттуда на Пиккадилли-серкус через Трафальгарскую площадь, мимо памятника Нельсону к Стрэнду. Я уже порядочно устал, когда она подошла к обветшалому зданию в довольно неприглядном переулке, под углом отходившем от Стрэнда к Лестер-сквер и «Ковент-Гарден». Она взглянула на часы, глубоко вздохнула и исчезла в узком дверном проеме.

Ветхая деревянная лестница скрипела под моими ногами. Ступеньки посередине были истерты бесчисленным количеством людей, которые в течение столетий, отдуваясь, взбирались по ним. Казалось, этим ступенькам нет конца. Лестница привела меня на второй этаж. Грязные стены вокруг потрескались, а в воздухе стоял густой едкий запах пота. На самом верху, за полуоткрытой дверью, оказалась серая, неосвещенная комната. Что-то было написано на дверях. Я приоткрыл их ровно настолько, чтобы прочесть надпись: «Школа танцев Макомбера». В этот момент внутри кто-то забренчал на рояле, разминая пальцы.

Я пошел на звук, наткнулся на другую дверь, с надписью «Балкон», сделанной стершейся кое-где золотой краской. На балконе царил глубокий полумрак, и театральные кресла – их было четыре ряда – оказались пустыми. Внизу подо мной шли занятия.

Около тридцати девочек лет десяти стояли у станка вдоль боковой стены, выполняя упражнения. Пожилая седоволосая женщина в очках на цепочке играла на рояле. Фрау Брендель начала медленно расхаживать вдоль ряда девочек, заговаривая с каждой из них, жестикулируя, наставляя, демонстрируя. Волосы у нее были стянуты на затылке в тугой пучок, поверх розовых рейтуз надет трикотажный черный купальник. Для балерины она казалась чрезмерно высокой и, пожалуй, тяжеловатой. Ноги были мускулистые, ягодицы – сильные и плотные, грудь по-девичьи плоская. Двигалась фрау Брендель плавно, грациозно, размеренно, руки ее как бы плыли по воздуху.

Музыкальное сопровождение оборвалось, и она что-то сказала ученицам по-французски. С девочками она обращалась умело и ласково. Когда был объявлен перерыв, они с горящими глазами сгрудились вокруг нее, и я почти забыл, кто она такая и зачем я здесь. В конце первого часа ко мне присоединились три женщины в плащах – матери, пришедшие посмотреть на дочерей.

Занятия окончились, и я стремительно спустился по скрипучей лестнице и перешел на другую сторону улицы. День угасал, небо над Темзой становилось оранжево-серым.

Девчушки высыпали на улицу, навстречу мамам и няням, и рассеялись в сумерках, уходя в сторону Стрэнда. Я знал, что она тоже вот-вот появится, и ждал, прячась в тени и все больше и больше чувствуя себя маленьким хищником, украдкой следящим за своей добычей. Когда она вышла, я снова пустился следом за ней. Волосы ее так и оставались стянутыми в пучок, в руках она несла сумку с принадлежностями для занятий.

Она направилась той же дорогой к Трафальгарской площади, потом свернула налево к Черинг-кросс и оказалась на набережной. Здесь она замедлила шаги, постояла, глядя вниз на Темзу и за реку, на Ройял-фестивал-холл, потом медленно пошла вдоль берега. Голые, без листвы, деревья, точно костлявые спутники, сопровождали ее на всем пути вдоль набережной. Впереди нас – а я шел теперь сзади всего ярдах в пятнадцати – неясно вырисовывался в дымке Вестминстерский мост, оранжевый в отблесках предвечернего солнца под низко нависшими облаками. Чуть позади остались здания парламента, внизу текла темно-коричневая Темза…

Глядя на Ли, склоненную над рекой, видя, как она медленно переводила взгляд с воды на мост, затем на огромные приземистые здания, в которых размещался парламент, а от них дальше, на небо, я вспомнил, как, будучи подростком, благоговейно взирал на картины Тернера с бунтующим небом над коричнево-мутной Темзой и зримо ощущал, почему именно его холсты стали настоящей школой для Мане, Писсарро и моей. Наблюдая за Ли и за тем, как менялось небо, догорая под покровом дождевых облаков, я вспомнил, что здесь было поле битвы… битвы, в которой мой отец… и ее – сейчас я в это глубоко верил – погиб, защищая Англию от варваров…

Она стояла спокойная, отдыхающая, и я устало опустился на скамью, выбил из трубки пепел. Я безумно устал, голова болела от напряженной слежки за ней. Я испытывал к ней огромную теплоту. Возможно, потому, что провел с ней целый день, я ни на минуту не переставал думать о ней. Я ощущал прилив почти родственных чувств. Меня интересовало в ней все – ее походка, ее манера держаться, ее отношение к своему балетному классу, а главное – ее образ жизни, каким он мне рисовался. Силы у меня были на исходе, я устал и завидовал Бренделю… Теперь я уже не сомневался, что она – моя сестренка Ли.

У Вестминстерского моста она опять остановилась, рассматривая какую-то надпись, сделанную мелом на фасаде. Когда она прошла вперед, я приблизился к тому месту, на котором она только что стояла, и впился глазами в белые печатные буквы. Слова, написанные по-немецки, оказались какой-то цитатой и, пожалуй, единственными немецкими словами, которые я смог перевести без словаря: «Я жил, но ничего не понял».

Позднее, спустя, казалось, много часов, я, тяжело дыша, мчался через Сент-Джеймский парк, по аллее Бердкейдж к Букингемскому дворцу. Дождь стучал по мертвой прошлогодней листве. Народу на улицах в этот час прибавилось, ярко горели уличные фонари.

Совсем обессилев, обливаясь потом, я остановился перед домом в Белгрейвия-плейс, глядя на окна: она включила свет сначала на втором, потом на третьем этаже. Укрывшись в каком-то подъезде, я представлял, как она раздевается в своей спальне, становится под горячий душ, смывает с себя дневной пот в потоках воды, сбегающих с сильного, стройного тела.

Через несколько минут с Понт-стрит мимо меня прошел мужчина в черном длинном плаще, помедлил секунду, стоя прямо передо мной в ярком свете фонаря, затем пересек улицу и, не колеблясь, вошел в дом Бренделей. Он двигался быстро, но я все же успел разглядеть его: длинные светлые волосы, сильный профиль с крупным носом, резко очерченные полные губы, широкий рот – лицо богатого баловня, слишком смазливое, чтобы воспринимать его серьезно, возраст – неопределенный.

Мокрый, продрогший, я потащился по опустевшей улице восвояси, ни о чем не думая, лишь машинально отмечая знакомые уголки Грин-парка. Туман будто вырастал из земли. То там, то тут на скамейках, словно набухшие комья глины, застыли под зонтами одинокие фигуры, тихие, неподвижные.

– Неужто Купер?! Мистер Купер, постойте…

Я вздрогнул, резко повернулся. Один из комьев ожил, отделился от скамьи. Коренастый, приземистый человек в шляпе с приспущенными полями и с зонтиком подкатился ко мне, отдуваясь, повторяя мою фамилию.

– Макдональд? – удивился я. – Макдональд, это вы?

Я заглянул под его черный зонт. Это в самом деле был он.

– А кто ж еще, конечно, старина Макдональд! – сказал толстяк, хватая меня за руку и притягивая к себе под зонтик. – До чего же тесен мир! – воскликнул он, и от улыбки глаза его превратились в щелки.

– Все бегаете, страхуете людей? – Я очень обрадовался, встретив знакомого, пусть даже такого, после ужасного дня, который я провел, заглядывая исподтишка в чужую жизнь.

– Пытаюсь, дорогой мой, пытаюсь. Названиваю богатым бездельникам, следую некоторым наводкам – в нашей профессии это называется «разведкой», глядишь, что и подвернется. А тут Белгрейвия, Мейфэр, крупные держатели страховых полисов. Вот только погода отвратная, ничего не стоит подхватить грипп, это как пить дать. Но слава богу, я сам застрахован, так что, если придется покинуть сей мир с его вечной борьбой, с однообразной идиотской работой, у меня за кормой будет чисто… – Он заглянул мне в лицо, весело хихикая, будто сама мысль о неизбежной смерти забавляла его. – Люблю, грешным делом, посидеть минутку-другую в Грин-парке, – продолжал он, идя рядом со мной. – Это стало многолетней привычкой. Правда, погода так неожиданно испортилась, вы не находите? Совсем недавно был такой прекрасный закат, а сейчас – посмотрите, что делается! Просто мерзость.