Тренировочные часы (ЛП) - Ней Сара

Она меняет тему, тихо спрашивая:

— Когда ты собираешься рассказать родителям?

— Как-нибудь. Как бы дерьмово это ни звучало, я могу просто позвонить и сказать маме по телефону.

— Эллиот! Ты серьезно?

— Послушай, Анабелль, сначала я должен смириться с этой мыслью. К тому же, не хочу показаться бессердечным, не думаю, что они рассердятся из-за этого, не так, как твой отец. Я уверен, что они поймут.

— Как ты можешь быть уверен?

— У меня есть старшие сестры, и одна из них — Джилл — родила ребенка в школе. Я не помню, чтобы моя мама когда-либо кричала или плакала об этом. Я помню, что она была супер рассудительной, учитывая обстоятельства.

Моя мама — самая заботливая и тихая женщина, которую я когда-либо встречал, успокаивающая сила в напряженной жизни моего отца, а также в моей и моих сестер.

Когда я рос, мама стояла у кухонного стола, когда я входил в дверь после школы, всегда с приготовленной закуской и ужином в духовке.

Всегда.

Тошнотворно идиллическое, мое детство было проклятой картиной Нормана Рокуэлла о домашних обедах, отличных оценках и играх на нашей ухоженной лужайке.

Анабелль хмыкает.

— Каково это, когда родители расслаблены и отзывчивы? Мои настолько интенсивны и пугающе. Я боялась сказать им.

— Расскажи мне об этом. Что случилось?

— Ну, когда я сказала отцу, сезон еще не начался, я выбрала время, когда он будет менее напряжен. Я почти не спала, поэтому, когда пришла туда, выглядела полным дерьмом.

Пффф.

— В это трудно поверить.

— Очень мило с твоей стороны.— Ее рука находит мою в темноте и нежно гладит. — В любом случае, папа сразу заметил во мне разницу. Это его работа — быть наблюдательным, и он начал задавать мне все эти вопросы. Я убеждена, что он думал, что я на наркотиках.

— Почему?

— Все эти внезапные перемены. Вначале я была немного подавлена и хотела побыть одна. Похудела. Я не спала — это разрывало меня изнутри. А теперь... я знаю, что должна сделать, чтобы получить высшее образование, и я не дура. Я знаю, что это будет тяжело, но как мне пройти стажировку с ребенком? Кто меня наймет? Одна мысль об этом угнетает.

— Ты получишь стажировку, Анабелль. Кто не захочет тебя нанять?

— Если ты пытаешься польстить мне, это работает. Не хочу показаться занудой, но мне нужен был кто-то, кто помог бы мне почувствовать себя лучше. — В тусклом свете спальни я вижу ее белые зубы, проглядывающие сквозь улыбку.

— Не слишком ли рано для меня снова положить руку тебе на живот? — нежно спрашиваю я, решив воспользоваться улучшившимся настроением.

— Конечно, все в порядке. Она не брыкается, ничего такого.

— Она?

— АнаБин. — Она смеется. — Я не знаю, девочка ли это — мы узнаем только через двадцать недель, — но это прозвище, которое Рекс дал ребенку.

Я напрягаюсь, пытаясь игнорировать тот факт, что она использовала имя Гандерсона в отношении моего ребенка, и улыбаюсь, потому что имя чертовски милое.

— АнаБин, — повторяю я, несколько удивленный — удивленный тем, что нахожусь здесь с ней, и это не пугает меня. Я лежу в темноте со своей беременной бывшей соседкой по комнате. Лежу в темноте с девушкой, которую оставил в погоне за лучшим будущем.

Мне почти двадцать три года.

Я думал, что вся моя жизнь распланирована. Оказалось, это не так.

Кладу руку на живот Анабелль, провожу пальцами по ее коже, плоти, другой, но такой же. За то короткое время, что прожил с ней, я узнал несколько вещей, которые, никогда не забуду, как то, как хорошо она пахнет все время, даже без душа.

Какая гладкая у нее кожа.

Что она не держит зла и легко прощает — почти слишком легко. Пример: Рекс Гандерсон, которого, как ни странно, она снова впустила в свою жизнь.

Я рассматриваю эти факты, пока моя большая ладонь ласкает ее живот, купаясь в воспоминаниях, которые мы разделили в этой постели. Поздние ночи перед телевизором, споры о том, какое шоу смотреть... есть или не есть в постели... кто выключит свет... не слишком ли много одеял.

И секс.

Потный, сладкий и чертовски фантастический.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Анабелль не застенчива и не стеснительна и это хорошо — чертовски хорошо. Я завожусь, вспоминая все времена, когда мы тр*хались. У стены у входной двери. Она вернулась с дневного урока в желтом сарафане и конверсах, и я встретил ее в дверях, руки скользили вниз по ее талии, вверх под ее юбку с цветочным принтом.

Она бросила сумку на пол, обняла меня, на цыпочках приблизилась к моим губам, и мы целовались, как два отчаявшихся подростка, у которых всего три минуты на без надзорный обмен слюной. Сосание лица. Французские поцелуи.

Как бы это ни называлось, у меня от этого встал, и она захотела поиграть со мной. Мои пальцы нащупали ее задницу и обхватили ее сиськи поверх ткани ее красивого платья, пока она возилась с молнией моих джинсов. Потом мы тр*хались, жестко и быстро, стоя у стены у входной двери, плотно сжав губы.

Боже, как же было хорошо.

Я никогда не вел себя так с девушкой. За четыре года в Айове я ни разу не приводил домой девушку. Жил как монах, оставаясь самим собой и занимаясь своими делами, никогда не вмешиваясь в чужие дела. Не ходил на свидания и уж точно не спал, с кем попало.

У меня никогда не было девушки.

Что это говорит обо мне как о человеке, что, когда я, наконец, начал жить с женщиной, я не смог сдержать свой член в штанах? Я просто похотливый ублюдок или действительно люблю Анабелль, как должен мужчина? Не только как друг.

Узнаю ли я когда-нибудь разницу?

Когда моя рука касается ее живота, скользя по опухшей возвышенности ее тела, я задаюсь вопросом, был ли наш последний раз вместе именно тот момент, когда ее контрацепция решила дать сбой.

— Когда ты должна родить?

— Вторая неделя марта.

Еще пять месяцев.

Я подсчитываю в уме, возвращаясь назад во времени, отсчитывая недели. Декабрь, ноябрь, октябрь... Июль…

Июнь.

Это был один из последних раз, когда мы занимались сексом.

— Как ты себя чувствуешь? — Не знаю, почему не спросил ее об этом раньше.

— Уставшая. Нервная. — Она делает паузу, посмеиваясь. — Возбужденная.

Одно слово, и она полностью завладевает моим вниманием.

— Вот как?

Бедра Анабелль скользят по матрасу под моей рукой.

— Ага.

Дерьмо. Что она сделает, если я опущу руку ниже? Или выше? Если я положу ее ей между ног?

Она прочно лежит у нее на животе.

— В том-то и дело, это повышенное половое влечение от всех бушующих гормонов, — авторитетно заявляет она. Уверенно.

— Я... э-э... не знал этого.

— Это целая глава в детской книжке, которую читаю, и сначала я не думала, что это относится ко мне...

— Но это так?

Ее бедра снова двигаются, и когда она трет бедрами друг о друга, наши глаза встречаются в тени, напряжение становится ощутимым. Выжидательным.

Невыносимым.

Было бы странно тр*хать ее, пока она беременна? Это странно, что я хочу раздеть ее и косаться всего ее тела, увидеть его в мягком мерцании лунного света? Вместо того, чтобы фантазировать об Анабелль, мой грязный разум должен выползти из канавы и поддержать ее, а не мысленно раздевать ее и ощупывать ее сиськи.

Сиськи, о которых я мечтал.

«Господи, почему я думаю об этом прямо сейчас? Потому что ты не тр*хал ее месяцами, придурок, и скучаешь по ней как сумасшедший. Ты думаешь о ней каждый чертов день. Представляешь ее в своем воображении каждый раз, когда кончаешь».

— Да, это относится и ко мне.

Я схожу с ума прямо сейчас, или ее голос немного запыхавшийся?

— Как?

— Не могу поверить, что мы вообще говорим об этом.

— Мы уже перешли ту черту, когда нужно быть застенчивыми, не так ли?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Определенно.

— Тогда скажи мне, как это относится к тебе? — Я вступаю на опасную территорию, и мне плевать.

— Согласно книгам, у меня повышается уровень эстрогена и прогестерона, а также усиливается кровоток во влагалище. — Она тихо смеется. — Извини, это прозвучало ужасно.