Встретимся через 500 лет! - Руслан Белов

– А давно он существует?

– Храм?

– Да.

– Давайте переменим тему, Пуаро. Если мы этого не сделаем, мне придется сказать сколько мне лет.

– Пару тысячелетий?

– Больше, много больше, – рассмеялась. «Сумасшедшая», – подумал он, прежде чем сказать:

– Представляю, сколько у вас было любовников. Если бы вы знали, как я страдаю, представляя их череду – признался Пуаро, печально помолчав.

– Напрасно – теперь я люблю вас. И, скажу честно, вы кое-чем их превосходите. Предваряя ваш вопрос, скажу, что отнюдь не усами.

– И чем же я их превосхожу?

– Тем, что вы – Геркулес.

– Понимаю. Со мной вы более чувствуете себя Омфалой…

– Да. Омфалой, одной из ипостасей Астарты.

Пуаро задумался.

– Вы выглядите озадаченным, мой Геркулес, – сказала Генриетта, погладив его щеку. – О чем вы думаете?

– Я думаю о Мегре, – солгал Пуаро, размышлявший о том, что отношение к мужчинам у женщины, не первое тысячелетие остающейся привлекательной, не может не быть ветреным. – Почему профессор подключил его к расследованию убийства Мартена?

– Хотел его приободрить. И зря подключил – Мегре такое напридумывал…

– Торговлю человеческими органами?

– Да. И еще какими-то там стволовыми клетками, из которых можно вырастить любой человеческий орган и даже человека. И не только напридумывал, но и министру внутренних дел письма стал писать, благо их перехватывали.

– И за это вы его, гм, «почили»?

– Мы? Нет, никто комиссара не лишал жизни. Профессор испытывал на нем средство, регенерирующее сердечную мышцу. А чтобы оно хорошо усвоилось, надо было ускорить метаболизм, то есть расшевелить, взбудоражить организм. Но все переборщили. Профессор со средством, остальные – с напором на старика.

– А меня тоже расшевелят? – сделал Пуаро лицо несчастным. – С вашей помощью?..

– А вы что-нибудь имеете против? – посмотрела сладко, прижав руку сыщика к полновесной своей груди.

Пуаро понял женщину правильно, и следующие минуты они занимались любовью.

30. Пуаро рассказывает

– А теперь вы расскажете мне все, что узнали о Потрошителе, – сказала Астарта, после джакузи вдвоем удобно устроившись на его плече. Кстати, хочу заметить, сыщик в вас обращается в любовника также легко, как любовник в сыщика.

– Это нетрудно, ибо сыск и любовь родственны. Хороший сыщик пытается всецело познать преступление, а хороший любовник – свою пассию.

– Как вы милы, Эркюль, – прижалась жарким телом.

– С вами, Астарта, невозможно быть иным…

– Тем не менее, я чувствую, вы хотели бы видеть меня не Астартой, но обыкновенной женщиной. Однако не все люди могут быть обыкновенными. Они, в силу обстоятельств не выразив себя, опускаются и чахнут. Попытайтесь представить Перена обыкновенным. У вас не получится. Потому что ему дано. И мне дано быть Астартой.

– Атавизм в виде четырех или даже шести молочных желез наблюдается довольно часто. Особенно у японок, – поцеловал в шею, дал он волю рукам.

– Брэк, Пуаро, брэк. Побудьте немного сыщиком, умоляю вас! – отстранилась, раскрыла веер, принялась обмахиваться. – Рассказывайте, не то через четверть часа будете мерить шагами свой номер.

Пуаро, с трудом укротив руки, принялся рассказывать:

– Когда в санатории появился Потрошитель, профессор тут же его вычислил. Он закрыл бы на его шалости глаза, если бы был уверен, что это всего лишь шалости сумасшедшего, а не что-то угрожающее Эльсинору.

– Значит, вы не считаете Потрошителя просто сумасшедшим?

– Все мы в той или иной мере сумасшедшие. Одни пишут, другие рисуют, а третьи пытаются все это уразуметь. А по существу вашего вопроса скажу, что несколько дней назад я побывал в библиотеке. И в Большом психологическом словаре прочитал, что существует особая форма шизофрении, страдая которой, люди испытывают стремление все вокруг себя изрисовывать или исписать. Наиболее известный случай отмечен в городе Харькове. Там некий Владимир Митасов исписал каждый квадратный дециметр своего подъезда и своей обширной квартиры, все потолки и полы, всю мебель и бытовую технику, в том числе и задние их поверхности. Одновременно он исписывал стены окрестных заборов и домов – автографы Митасова отмечались в радиусе двух километров вокруг его логова – иначе его квартиру не назовешь, я видел весьма впечатляющие фотографии, – и гастрономического магазина, в котором работал директором. Потрошитель, несомненно, в той или иной степени страдает подобной формой шизофрении. Кстати, дорогая, я давно хотел спросить вас о письмах Мегре, которые вы вручили мне. Ведь вы их написали?

– Почему вы так решили?

– В письме, адресованном мне, совершенно не было фактов. А Мегре, я думаю, не стал бы марать бумагу просто так.

– Их написала я, чтобы… чтобы вы обратили, наконец, на меня внимание…

Тут Вюрмсер-одалиска принесла низкий восточный столик, их разделивший, а также изысканной еды и шампанского. Они принялись подкреплять силы, Пуаро продолжал рассказывать:

– Вычислив Падлу, профессор решил понаблюдать за ним, и когда тот под покровом ночи направился к вам, проник на веранду. Думаю, он что-то увидел, потерял самообладание и тем себя выдал.

– Понимаю. Вы считаете, Падлу пытался меня изнасиловать?

– Скорее всего. Поверьте мне, любой человек, увидев вас обнаженной, и к тому же крепко спящей, испытает соблазн.

– Он не способен к сексу с женщиной, так как родился с деформированным пенисом, а несколько неквалифицированных хирургических операций лишь усугубили уродство. Это я знаю отнюдь не от Аннет Маркофф.

– Хм. Интересная параллель. В одном из документов, проходивших по делу Ист-Эндского Потрошителя, говорилось, что ужасающими убийствами он, скорее всего, мстит женщинам за свою неспособность к сексу.

– Видимо, он действительно не смог этого сделать… – сказала Генриетта, имея в виду Падлу. Лицо ее осенила тень легкого сожаления.

– Или пытался сделать это так, что профессор не смог себя не выдать…

Пуаро замолчал – он вытирал из памяти безобразные картинки, пришедшие на ум.

– Вы думаете, Перен пытался вмешаться?

– Да. Профессор рванулся к вам на выручку, но был ранен Катэром, сообщником Потрошителя. Думаю, за это Катэр вскоре и поплатился, поплатился жизнью… – Пуаро замолк, он с удовольствием рассматривал женщину. Свою собственную женщину.

– Почему вы смотрите так? – спросила та кокетливо.

– Впервые я, разъясняя преступление, чувствую себя истинным богом.

– В самом деле?

– Да. Ибо разъясняю, пребывая в постели с богиней.

Генриетта растрогалась, проворковала:

– Помните, как вас, полубесчувственного, привезли в Эльсинор в инвалидной коляске? Кругом было много народу, глазевшего на самого Пуаро, но вы видели одну меня!

– Я помню… Кажется, это я видел во сне. Где же ваши губки, божественная Астарта? Я так по ним истосковался.

Они поцеловались над столом. Икринка с губы Генриетты перекочевала Пуаро в рот. Он ее проглотил.

– Что вы так на меня смотрите? – спросила она, доев канапе с икрой.

– У вас прекрасный аппетит…

– Да я это из-за вас так ем! Вы же любите полных женщин!

– Я не люблю полных женщин. Я люблю одну женщину. Вас…

– Но вам же будет приятно, если она будет весить фунтов так на двадцать больше?

– Возможно, мне было бы приятнее любить эту женщину. Но не намного.

– Да кушайте и вы, дорогой, кушайте, – чмокнув любовника в лоб, взялась Астарта за телячье суфле. – Силы ваши нам еще понадобятся.

Пуаро взял канапе с черной икрой. Съел, о чем-то думая. Спросил, стесняясь:

– А что Падлу изобразил на вашей спине? Недосуг было посмотреть.

– А вы поглядите, – засмеявшись, показала Генриетта спину. На ней наискось краснела надпись «Курвина де Блядо», очерченная, как штамп, прямоугольником. Вернувшись в прежнее положение, женщина увидела, что сыщик сидит нахмуренный.

– Что с вами, милый? – улыбка слетела с ее лица потревоженной голубкой.

– Завтра же вызову Падлу на дуэль. Вы дадите мне пистолет?

– О, вы – рыцарь! Мой рыцарь! Однако никаких дуэлей – я не хочу рисковать вашим будущим. На чем вы остановились?

– Видимо, профессор был уверен, что Падлу продолжит свою деятельность. Потому, перевязавшись, он позвонил Бертрану, прятавшемуся в поселке, и поручил ему понаблюдать за священником. В отличие от нас с Гастингсом Бертран не просчитался. Он весь день наблюдал из лесу за хижиной Катэра. Когда под покровом ночи в нее проследовала Николь Пелльтан, он не покинул своего поста, хотя, видимо, и уверовал, что, кроме любовной сцены, в хижине вряд ли что произойдет. И ошибся – через некоторое время к окну хижины подошла Люсьен. Некоторое время она стояла, ошарашено наблюдая за происходящим в доме, затем, взбеленено пнув стену ногой, убежала…

– Откуда вы это знаете?

– На следующий день я обошел хижину Катэра. И видел следы маленькой ножки Люсьен. А в лесу неподалеку – лежбище Каналя.