Море – мой брат. Одинокий странник (сборник) - Джек Керуак

«Или Роберта Де Ниро».

«Или Доди Мюллер и ее Благовещенья в семифутовой высоты цветках».

«Или Эла Лезли и его полотна с великанскими ступнями».

«Великан Эла Лезли спит в здании „Парамаунта“».

Вот еще великий художник, его звать Билл Хайне, он на самом деле тайный подземный художник, который сидит со всякими зловещими новыми кошаками в кофейнях Восточной Десятой Улицы, которые и на кофейни-то не похожи совсем, а все как бы такие полуподвальные магазины подержанной одежды с Хенри-стрит, вот только видишь над дверью африканскую скульптуру или, может, скульптуру Мэри Фрэнк, а внутри крутят на вертушке Фрескобальди.

Ах, давайте вернемся в Деревню и постоим на углу Восьмой улицы и Шестой авеню да поглядим, как мимо гуляют интеллектуалы. – Репортеров «АП» шкивает до дому в полуподвальные квартирки на Вашингтон-сквер, дамы-авторессы редакционных статей с громадными немецкими полицейскими овчарками, рвущимися с цепей, одинокие коблы тают мимо, неведомые спецы по Шерлоку Хоумзу с синими ногтями подымаются к себе в комнаты принять скополамину, мускулистый молодой человек в дешевом сером немецком костюме объясняет что-то зловещее своей толстой подружке, великие редакторы учтиво склоняются к газетному киоску, приобретая ранний выпуск «Таймз», огромные толстые перевозчики мебели из фильмов Чарли Чаплина за 1910 год возвращаются домой с огромными кульками, набитыми чоп-суи (всех накормить надо), меланхоличный арлекин Пикассо, ныне владелец печатной и рамочной мастерской, размышляет о своей жене и новорожденной детке, подымая палец, чтобы поймать такси, спешат в меховых шапках пузатенькие инженеры звукозаписи, девушки-артистки из Коламбии с проблемами Д.Х. Лоренса снимают 50-летних стариков, старики из «Чайника рыбы», да меланхолический призрак Нью-Йоркской Женской тюрьмы нависает в вышине и свернут в безмолвии, как сама ночь – на закате их окна похожи на апельсины – поэт э. э. каммингз покупает упаковку драже от кашля в тени этого чудовища. – Если дождь, можно постоять под козырьком «Хаурда Джонсона» и поглядеть на улицу с другой стороны.

Битницкий Ангел Питер Орловски в супермаркете в пяти домах отсюда покупает «Сухое Печенье Юнида» (поздний вечер пятницы), мороженое, икру, бекон, крендельки, содовую шипучку, «Телегид», вазелин, три зубные щетки, шоколадное молоко (грезя о жареном молочном поросенке), покупает цельную айдахоскую картошку, хлеб с изюмом, червивую капусту по ошибке и свежие на ощупь помидоры и собирает пурпурные марки. – Затем идет домой банкротом и вываливает все это на стол, вынимает здоровенный том стихов Маяковского, включает телеприемник 1949 года на фильм ужасов и засыпает.

И вот такова битая ночная жизнь Нью-Йорка.

Один на горе

После всяких таких фанфар и даже больше я подошел к той точке, когда мне требовалось одиночество и просто остановить машинку «думания» и «наслаждения» тем, что зовут «житьем», я просто хотел лежать в траве и смотреть на облака —

К тому ж говорят же в древнем писании: – «Мудрость можно добыть лишь с точки зрения уединения».

Да и все равно осточертели мне все суда и все железные дороги, и Таймз-скверы всех времен —

Я подал заявление в Министерство сельского хозяйства США на должность пожарного наблюдателя в Национальном заповеднике горы Бейкер в Высоких Каскадах Великого Северозапада.

Даже от одного взгляда на эти слова меня дрожь пробирает – подумать только о прохладных соснах у утреннего озера.

Я выбил себе дорогу на Сиэтл, три тыщи миль от жары и пыли восточных июньских городов.

Любой, кто бывал в Сиэтле и не видал Аляскинский Путь, старую набережную, прохлопал все – тут лавки с тотемными столбами, воды Пьюджит-Саунда плещут под старыми пирсами, темно и мрачно смотрятся древние склады и причальные сараи, а самые антикварные локомотивы Америки маневрируют товарные вагоны вверх и вниз по набережной, намеком, под чистыми промокнутыми облаками искрящимися небесами Северозапада, великой грядущей страны. Ехать на север из Сиэтла по Трассе 99 переживание волнующее, потому что вдруг видишь, как на северовосточном горизонте подымаются Каскадные Горы, поистине Комо-Кульшан под их бессчетными снегами. – Огромные пики, покрытые бесследной белизной, миры громадной скалы, покоробленные и наваленные, а иногда чуть ли не спиралями в фантастические невероятные очертанья.

Все это зримо в далекой вышине над грезящими полями долин Стилаквамиша и Скагита, сельскохозяйственных плоскостей мирной зелени, почва до того богатая и темная, что население гордо говорит, что по плодородности она уступает лишь Нилу. В Миллтауне, Вашингтон, твоя машина перекатывается через мост поперек Реки Скагит. – Налево – к морю, на запад – Скагит течет в Бухту Скагит и Тихий Океан. – В Бёрлингтоне сворачиваешь направо и нацеливаешься в сердце гор по сельской долинной дороге сквозь сонные городки и один оживленный сельскохозяйственный рыночный центр, известный как Седро-Вулли, с сотнями машин, припаркованных наискось на типичной сельско-городской Главной улице скобяных лавок, лавок злаков и кормов и пяти-десяток. – Дальше глубже в углубляющуюся долину, густые лесом утесы возникают по обочинам дороги, сужающаяся река уже несется быстрее, чистая просвечивающая зелень, как зелень океана облачным днем, но стремление тающего снега с Высоких Каскадов без соли – почти что годная к питью севернее Марблмаунта. – Дорога вьется больше и больше, пока не доезжаешь до Конкрита, последнего городка в Долине Скагит с банком и пяти-десяткой – а потом горы, что тайно возносятся за подножьями холмов, уже так близко, что и не видишь их, но начинаешь их чувствовать все больше.

В Марблмаунте река проворный поток, работа спокойных гор. – Из падших бревен у воды получаются хорошие сиденья, чтоб наслаждаться речной страной чудес, листва, подергиваясь на добром чистом северозападном ветру, похоже, рада, самые верховые деревья на ближайших облесенных пиках, обмахнутые и пригашенные низколетящими тучами, вроде как довольны. – Тучи изображают лики отшельников или монахинь либо же иногда похожи на печальные номера дрессированных собачек, что спешат в кулисы за горизонтом. – Во вздымающейся груде реки борются и булькают коряги. – Мимо несутся бревна на двадцати милях в час. Воздух пахнет сосной и опилками, и корой, и грязью, и веточками – над водой сквозят птицы в поисках тайной рыбы.

Пока едешь на север по мосту в Марблмаунте и дальше в Ньюхейлем, дорога сужается и крутит, пока наконец не видно, как Скагит льется по валунам, пенясь, и с отвесных склонов кувыркаются ручейки и вваливаются прямо в него. – Горы высятся со всех сторон, видны лишь плечи их и ребра, а головы скрыты от глаз и ныне снегоувенчаны.

В Ньюхейлеме от обширных дорожных работ над лачугами и кошками, и грузачами стоит туча пыли, плотина здесь первая в череде, создающей Скагитский водораздел, питающий энергией Сиэтл.

Дорога заканчивается в Дьябло, мирном поселении компании из аккуратных коттеджей и зеленых лужаек, окруженных плотно сгрудившимися пиками под названиями Пирамида, и Колониальный, и Дейвис. – Здесь огромный лифт подымает тебя на тысячу футов до уровня Озера Дьябло и Плотины Дьябло. – За плотиной хлещет реактивный рев воды, сквозь которую приблудное бревно может выпулиться, как зубочистка, в тысячефутовой дуге. – Здесь впервые ты на такой высоте, что начинаешь видеть Каскады. Сверканья света к северу показывают, где Озеро Росс размашисто загибается аж до Канады, распахивая вид на Национальный заповедник горы Бейкер, столь же впечатляющий, как любая панорама в Колорадских Скалистых.

Катер «Сиэтлского Городского Света и Энергии» ходит по регулярному расписанию от маленького пирса возле Плотины Дьябло и направляется курсом на север между крутыми облесенными скальными утесами к Плотине Росс, ходу там где-то полчаса. Пассажиры – электросотрудники, охотники и рыболовы, и работники лесничества. Ниже Плотины Росс начинается ногоходство – нужно карабкаться по скалистой тропе тысячу футов до уровня плотины. Здесь открывается огромное озеро, являя курортные плотики, предоставляющие комнаты и лодки для отдыхающих, а сразу за ним плоты Службы лесничеств США. Отсюда и дальше, если повезет быть богатеем или наблюдателем за лесными пожарами, тебя могут упаковать в Первобытный Район Северных Каскадов – лошадью и мулом, и лето ты проведешь в полнейшем уединении.

Я был пожарным наблюдателем, и после двух ночей за попытками уснуть в грохоте и шлепанье плотов Лесной Службы, одним дождливым утром за мною пришли – мощный буксир, пристегнутый к большому плоту-корралю, несшему на себе четырех мулов и трех лошадей, всю мою бакалею, корм, батареи и оборудование. – Погонщика мулов звали Энди, и на нем была та же обвислая ковбойская шляпа, что он носил в Вайоминге двадцать лет назад. «Ну, мальчонка, теперь мы тебя упрячем туда, где и достать не сможем, – так что лучше приготовься».