Тайный заговор - Филипп Ванденберг

— Вот именно. Я думал об этом, когда взял все на себя. А еще я говорил себе, что если когда-либо выберусь из тюряги, то люди, которых я прикрыл, наверняка отблагодарят меня.

— Ты себе так сказал?

— Да, я себе так сказал, — повторил Пальмеззано, скрестив руки на груди.

Государственный секретарь Ватикана нахмурился. Затем выдавил из себя так тихо, что его едва было слышно:

— Чего ты хочешь, Джузеппе?

— Денег.

— Сколько? — В голосе Смоленски послышалась угроза.

— Сто миллионов лир, причем немедленно. А еще «Мадонну» Леонардо да Винчи из зала IX Ватиканских музеев.

— Да ты с ума сошел!

— Может быть, может быть. Но сумасшедшему тоже нужны деньги, чтобы жить. Сколько ты заплатил ему, когда его выпустили? — Пальмеззано кивнул в сторону Фазолино.

Мужчина в черном костюме откашлялся и переглянулся с Фазолино. После паузы он наконец ответил:

— Когда он был в заключении, курия платила его жене Анастасии еженедельную ренту. — Он вздохнул. — Ну хорошо, поговорим о деньгах. А что касается «Мадонны» Леонардо да Винчи… Как ты это себе представляешь?

— Очень просто, — ответил Пальмеззано и взял пакет, который он принес с собой. Быстро расшнуровав его и развернув упаковочную бумагу, он вынул оттуда «Мадонну» (103 на 75 сантиметров, темпера по старому дереву), картину невероятной красоты, излучавшую светлый покой. Он поставил ее на пол перед Смоленски.

Тот опустился на колени и стал пристально разглядывать картину, время от времени восхищенно восклицая. Наконец кардинал поднял взгляд на Пальмеззано и сказал:

— Если бы я не был уверен, что оригинал висит в Ватикане, у меня не возникло бы никаких сомнений, что это подлинный Леонардо. Фантастически!

Джузеппе раскинул руки, словно стяжающий лавры актер, поклонился невидимой публике и сказал:

— Позвольте представиться, Леонардо да Винчи.

Тем временем Фазолино тоже встал на колени и присоединился к Смоленски. И пока он любовался картиной и восторгался профессиональным мастерством Пальмеззано, кардинал, покачивая головой, снова заговорил:

— Ты действительно гений, Джузеппе. Только вот — и в этом твоя трагедия — ты опоздал родиться лет этак на пятьсот.

— Пустое! Не уверен, что тогда бы мне было намного лучше. Все ведь знают, как тяжело приходилось Леонардо.

Постепенно Фазолино перестал умиляться. Немного придя в себя, он спросил, по-прежнему стоя на коленях перед картиной:

— И ты нарисовал ее в тюрьме?

Джузеппе кивнул.

— С фотоальбома из тюремной библиотеки.

— А почему именно эта картина?

— Заказ одного сумасшедшего американца.

— А как ты вышел на связь с этим человеком? Или, точнее, как он тебя нашел?

— Я же говорил: тот, кто полагает, что человек в тюрьме изолирован от внешнего мира, сильно ошибается. В тюряге знаешь обо всем, что происходит снаружи. Можно достать все, что угодно. Нужно только одно: деньги. Охранникам, кстати, плохо платят, очень плохо.

— Правильно ли я понял, — произнес Смоленски, — что ты собираешься обменять свою картину на оригинал и продать оригинал американцу?

— Молодец, все верно! — Пальмеззано хлопнул в ладоши. — Ни одна живая душа не заметит подмены. Ты же сам признал, что копия совершенна.

— А сколько тебе предложили за оригинал, Джузеппе?

Пальмеззано немного поломался, а потом тихо сказал:

— Два миллиона долларов.

Смоленски поднял брови.

— Это большие деньги. Но для Леонардо — всего лишь ничтожная доля того, что можно было бы выручить, если бы эту картину выставили на аукцион.

— Я все понимаю, — ответил Джузеппе. — Однако американец, заполучив «Мадонну», никогда не посмеет заикнуться, что является владельцем оригинала. Он просто не осмелится этого сделать, несмотря на то что это правда. Даже если бы он стал утверждать, что приобретенная им картина — оригинал, никто не поверил бы ему.

Он может говорить только о том, что у него есть блестящая копия Леонардо. Ну а тот факт, что о подлинности картины будет знать всего лишь какая-то горстка людей, значительно снижает цену. Смоленски задумался. Наконец он сказал:

— А если я скажу «нет»?

— Что значит «если я скажу „нет“»? Ты имеешь в виду, что хочешь сорвать мне сделку? Я бы как следует подумал на твоем месте, Смоленски. Есть много людей, которые очень сильно удивятся, узнав, что на самом деле происходит в Ватикане.

— И откуда ты знаешь об этом, Джузеппе?

— Боже мой, у каждого есть свои источники.

Смоленски заложил руки за спину и с наигранной улыбкой произнес:

— И все-таки я скажу «нет».

Мысли о могиле на Кампо Санто Тевтонико мучили Бродку так, словно он был охвачен странной болезнью. Его едва ли не магически тянуло на кладбище. Не проходило и дня, чтобы он не явился в Ватикан, где оббивал всевозможные пороги, пытаясь хоть что-нибудь выяснить о загадочном захоронении.

С настойчивостью опытного фотожурналиста и пропуском с зеленой печатью он добрался даже до Палаццо дель Говернаторато, гражданского управления Ватикана, которое располагалось за церковью Святого Петра и представляло массивный комплекс зданий с бесконечными переходами и множеством офисов.

Но здесь, как и в других официальных учреждениях, Бродка столкнулся с неприкрытой отчужденностью и нежеланием помочь ему прояснить дело. У него даже возникло впечатление, что чиновничье неведение становится тем отчетливее, чем выше рангом каждый последующий служащий.

Наконец Бродка вышел из Говернаторато с письменной просьбой и указанием разрешить злополучный вопрос. Эта бумага была адресована начальнику немецкого коллегиума, той самой конторы, где три дня назад Бродка начал свои поиски.

И все же Бродка не сдавался. Надеясь, что документ от Говернаторато может оказать какое-то воздействие, он снова пришел в офис коллегиума, знакомую побеленную комнату, где встретился с капуцином, периодически страдающим амнезией, вызванной несчастным случаем.

То ли подействовало указание Говернаторато, то ли у капуцина выдался удачный день, но на этот раз монах был весьма разговорчив и заверил Бродку, что готов выполнить его просьбу.

Итак, Бродка вновь рассказал о цели своего визита и попросил расшифровать инициалы «К. Б.» на могильной плите на Кампо Санто Тевтонико.

Набожный монах с прической Цезаря заявил, что о такой могиле ему ничего не известно, пусть синьор будет так любезен и покажет ему то самое место упокоения.

Бродка опять едва не вышел из себя, однако вовремя опомнился и согласился отвести капуцина на кладбище.

Когда они добрались до могилы, Бродка был неприятно удивлен. Взглянув на могильную плиту, он не поверил своим глазам: надпись была стерта, камень гладко отполирован, словно его никогда не касался резец.

— Надпись! — воскликнул Бродка, и эхо разнеслось по маленькому кладбищу. — Где надпись на могильной плите?

Монах спрятал руки в рукава своей сутаны. Он стоял не двигаясь, всем своим видом выражая клерикальную неприступность.

— О чем вы говорите, брат мой во Христе? — сказал он, с широкой ухмылкой победителя глядя на Бродку.

Бродка бросился к монаху. Его лицо так исказилось от злости, что капуцин испуганно отступил назад. Самодовольная ухмылка исчезла.

— На этом камне еще вчера были написаны буквы «К. Б.» и выгравированы даты рождения и смерти, черт побери!

С вымученной улыбкой Лаокоона монах начал:

— Брат мой во Христе…

Больше он не успел сказать ни слова, потому что Бродка перебил его:

— Не называйте меня братом во Христе! Лучше скажите, что произошло с камнем!

На лице капуцина появилось лукавое выражение.

— Вы что же, всерьез утверждаете, что еще вчера на плите была выгравирована надпись? Если бы это было так, мы с вами стали бы свидетелями чуда, подобного тому, что произошло со святым падре Пием. Однако я должен вас разочаровать. На камне никогда, не было надписи. Пока не было. Потому что владелец могилы, известное высокопоставленное лицо немецкого происхождения, еще находится среди живых.

— Но не только я видел надпись. Моя жена тоже…

— Возможно, — громко прервал его монах, — что вы в последнее время находились под сильным впечатлением смерти близкого человека. — И добавил: — По причинам, которые мне неизвестны.

Бродка смущенно кивнул.

— Вот видите. — Монах снова принял высокомерную позу. Спрятав руки в рукава сутаны, он поднял голову к небу. — Разве не все мы время от времени находимся во власти воображения? Разве мы не становимся хотя бы раз в жизни жертвой иллюзий? Кто из нас готов утверждать, что чувства не могут сыграть с человеком злую шутку?

Монах-капуцин все еще проповедовал, когда разъяренный Бродка повернулся и пошел прочь с кладбища. Он ни минуты не сомневался, что действительно видел надпись, и мысленно сделал вполне определенный вывод. Теперь он был совершенно уверен в том, что нашел следы заговора. Какими бы удивительными ни казались совпадения, события последних недель происходили из одного корня и имели одну цель.