И пусть их будет много - Ева Наду

Но Клементина вдруг опять затосковала. Стала раздражительной, нервной. Плакала без повода. Срывалась на слуг. После — испытывала жгучее чувство вины. Старалась не выходить из комнаты. Пряталась.

Прежде Клементине казалось, что ее почти не задевают их не сложившиеся с Филиппом отношения. Ей казалось, она вообще не обращает на это внимания. Разве можно сравнить, думала она, теперешние ее беды с теми, от которых спас ее муж? Сравнивала. Понимала, что должна быть счастлива. И была несчастна.

Раньше ей удавалось убедить себя, — собственно, ей и убеждать себя не приходилось, она была уверена, что так и есть, — что отсутствие любви — не причина для переживаний. Те, говорила она себе, кто столько времени жил на краю жизни, кто каждый день должен был бороться за право встретить завтрашний рассвет, не может расстраиваться из-за того, что кто-то любит его меньше, чем ему бы хотелось. Главное — есть крыша над головой, еда, вода. Есть постель. Не надо бояться, что завтра так и не наступит. Вообще бояться — не надо.

Но теперь… Что изменилось в ней теперь, что все эти рассуждения стали представляться ей нелепыми, надуманными, извращенными? Неужели та малость, та горсть нежности, которую подарил ей Одижо в их короткую ночь, могла так переменить ее? Она ведь не сомневалась… нисколько не сомневалась, что и в этом случае ни о какой любви не могло быть и речи. Просто Одижо, как и она, истосковался по человеческому теплу. Человек не может вечно воевать. Ему нужно время для успокоения.

Она вспоминала, как в ту странную ночь, в перерывах между ласками, говорила с ним обо всем — о его детстве, о матери, о его врагах и его друзьях. О войне не говорили. Только однажды, положив голову ей на живот, гладя рассеянно ее бедра, сказал он тихо:

— Бывают дороги, которые избираешь навсегда. Ступил — и уже не сойти с них, как ни старайся.

Она запротестовала. Приподнялась на локтях, выскользнула из-под него, сползла пониже, чтобы видеть его лицо.

Смотрела на него, цепко держала его взгляд.

— Неправда! Если б было так, я бы торговала сейчас собой на улицах Квебека! Я готова была на это… я на все была готова, чтобы выжить и спасти свою дочь!

— Быть готовой и совершить — разные вещи.

— Это дело случая!

— В моей жизни — нет.

Ответил сухо, показывая — хватит об этом.

Она запустила пальцы в его волосы, прижалась губами к его губам.

Прошептала:

— Делай то, что считаешь правильным сейчас, мой рыцарь.

Улыбнулась:

— Люби меня.

С той ночи Клементина не была счастлива. Несмотря на лето, на солнце, несмотря на тепло — снаружи и в доме. Она чувствовала, как уходят, утекают, как вода в песок, силы. Стала бояться выходить. Бродила по комнатам, временами едва не теряла сознание.

В один из дней почувствовала, что силы совсем покинули ее. Утром она с трудом заставила себя съесть небольшой кусок свежеиспеченного хлеба. К обеду ей казалось, что она не в состоянии шевельнуть и рукой. А к вечеру у нее начался страшнейший жар, напугавший до смерти всю прислугу, хотя та уже давно ожидала чего-нибудь подобного, замечая, в каком состоянии пребывала госпожа все последние дни.

Клементина пролежала в жару и беспамятстве так долго, что когда, наконец, очнулась, многие в доме готовы были признать, что их госпожа получила от Господа в подарок вторую жизнь, и готовы были отметить этот день днем ее второго рождения.

Очнувшись, увидела у своей постели Жиббо. Попыталась улыбнуться. Хотела спросить, как та оказалась в замке. Жиббо и без слов поняла, ответила:

— Ты забываешь, кто я. Отдыхай. Теперь все будет хорошо, детка.

Слуги относились к Жиббо настороженно. Помнили, что хозяин строго-настрого приказал в свое время не пускать колдунью и на порог дома. Но когда на чашу весов легла жизнь их госпожи, решили по-своему.

При этом полностью пересмотреть свое отношение к Жиббо не смогли. Позволяли ей готовить на кухне отвары, но тщательно следили за тем, как она это делает. Спрашивали-переспрашивали, что за травы она опускает в котел, что за слова шепчет. Не оставляли Жиббо с госпожой наедине ни на минуту. Стояли за спиной, сидели рядом. Жиббо не возражала. Казалось, она и не замечает недоверчивых.

Сидела у постели, гладила Клементину по руке, поила чаями-отварами. Каждый день, едва вставало солнце, открывала ставни, отворяла окна, впускала в комнату солнце и свежий воздух.

Тереза поначалу пыталась протестовать. Но Жиббо было достаточно один раз зыркнуть на нее колюче. Та отступилась. Уселась снова у ног госпожи. Взяла в руки молитвенник. Зашептала.

Противостояла, как могла.

Жиббо не обращала на Терезу никакого внимания.

Интересовалась только здоровьем своей "дочери". Прислушивалась к хриплому, тяжелому дыханию молодой женщины, хмурила седые кустистые брови.

— Эх, детка, детка. Хватит болеть. Пора выздоравливать. Вся твоя болезнь от нелюбви, а теперь пора приходить в себя. Скоро тебе будет, кого любить.

Слуги слушали бессмысленную болтовню старухи, недоуменно переглядывались и перешептывались. О чем бормочет эта странная женщина? О какой "нелюбви" говорит?

Когда горячка спала, Клементина очнулась слабой и беспомощной. Яркий болезненный румянец сменился прозрачной бледностью. Кашель, изнуряющий ее все это долгое время, постепенно сошел на нет. Остались бесконечные спазмы. Они сжимали желудок Клементины каждое утро, при каждом приеме пищи. Она устала от них. Отказывалась есть. Легче ей не становилось.

Когда Жиббо увидела, что основная опасность миновала, она сократила пребывание в замке до двух коротких раз в день. Приносила из леса ягоды, подолгу вглядывалась в бледное, апатичное лицо молодой женщины.

Однажды, когда Клементина уже чувствовала себя достаточно сносно, если не считать ужасной слабости, которая по-прежнему не позволяла ей отходить далеко от постели, Жиббо пришла к ней возбужденная и решительная.

— Все, детка, довольно лежать. Идем со мной.

Клементина послушно поднялась. Приказала принести ей платье для прогулки. С трудом одевшись, почувствовала, что уже изнемогает от усталости.

— Я не могу, Жиббо, — жалобно взглянула на старуху. — Я не могу.

— Идем, — та была неумолима. — Ты рискуешь проспать все самое важное.

Клементина с трудом спустилась по ступеням, показавшимся вдруг ей такими высокими. Опираясь на руку де Бриссака, вышла во двор.

Он проводил их в беседку, расположенную в глубине заросшего сада. Усадил на скамью, укрыл колени Клементины прихваченным из дома меховым одеялом.

— Я приду за вами через полчаса-час, — сказал.