И пусть их будет много - Ева Наду

Клементина смотрела на него, не отрываясь. Услышав очередную длинную, так и искрящуюся весельем, тираду Одижо, приказала подать на стол больше вина. Драгун, явившийся в дом сообщить, что капитан Лагарне еще не вернулся, слушал Одижо со вниманием. И явно не желал уходить.

Одижо говорил горячо, даже в какой-то степени лихорадочно. Говорил, что все собрались за этим столом, чтобы вместе с капитаном отметить успешную поимку преступника. Не вернулся еще? Ну, так скоро вернется! Никто из собравшихся не сомневается в успехе задуманного им предприятия. Да и как можно сомневаться, когда капитан Лагарне — так смел и умен!

Что за глупости он творил, он и сам плохо понимал.

Одижо чувствовал себя, как мальчишка, которого непременно должны высечь за уже совершенную им провинность, а потому безобразничал еще больше от распиравшей его изнутри досады на себя и окружающих.

Он замечал, как внимательно смотрит на него со своего места графиня де Грасьен. И изо всех сил старался скрыть терзавшие его муки.

Клементина, подыгрывая Одижо, пригласила за стол обалдевшего от неожиданного счастья драгуна. Тот знал: вряд ли ему довелось бы сидеть за столом с прелестной хозяйкой замка, если бы капитан Лагарне так удачно не задержался в своем военном походе. Знал и пользовался выпавшим случаем от души. Тоже много пил и много шутил. Пытался произвести впечатление.

По правде сказать, он считал эту "нежданную удачу" лишь проявлением божественной справедливости. Разве не моложе, не интереснее, не сильнее во всех смыслах был он, чем этот заплывший жиром капитан? И почему, спрашивается, капитан может проводить время в компании такой женщины, а он должен коротать вечера у костра?

Драгун был так очарован хозяйкой, что и думать забыл о своих обязанностях. И не помышлял о возвращении в лагерь. Он забыл бы и о своем командире, если бы за столом то и дело не возникали разговоры о Лагарне, о его доблести и скором возвращении. И каждый раз драгун вскакивал с места, будто кто-то вытягивал его в этот момент хлыстом вдоль хребта, залпом выпивал бокал за здоровье своего капитана. Клементине казалось, он надеялся, что тот, вернувшись, отметит его усердие и верность.

Клементина ни разу за весь вечер не уклонилась от беседы. Она добросовестно вытягивала то и дело ускользающую нить разговора. Наблюдала, как распалялись все более и более Ларош и Бриссак, как с трудом сдерживались они при виде резвящегося Одижо. Оба ее защитника плохо понимали, зачем она позволила Одижо быть хозяином вечера, зачем предоставила ему возможность столько времени вести этот неприличный разговор, а, главное, зачем заставила их во всем этом участвовать. Она читала это по их лицам. И понимала их возмущение.

Но ничего не делала, чтобы это прервать. Держала обещание.

Наконец, наступил момент, когда уже изрядно набравшийся де Ларош не выдержал, вскинулся, с трудом подбирая слова:

— Послушайте, господин… — он запнулся, наткнувшись на предостерегающий взгляд графини де Грасьен, — господин Флобер… вы… утомили нас всех…

Одижо, к этому моменту тоже пребывавший не в лучшей своей форме, гневно сверкнул глазами. Стукнул кулаком по столу. Вскочил.

Он чувствовал, что способен растерзать всякого, кто попадется ему на пути. И думал: если этим человеком окажется шевалье де Ларош — прекрасно! Он будет только счастлив.

— Остыньте, господа! Прекратите! — Клементина поднялась почти одновременно с Одижо.

Хотела быть спокойной и уверенной. Но почувствовала, как от выпитого закружилась голова. И хотя она понимала все по-прежнему ясно, ноги были словно тряпичные. От досады она закусила губу, и слезы чуть не брызнули из глаз.

Первым это заметил де Бриссак. Вскочил со своего места, бросился к ней. Но она остановила его повелительным жестом.

— Что ж, господа. Ужин был великолепен. Я благодарю вас за составленную компанию. Мне очень жаль, что капитан так и не явился. Нам всем было бы еще веселее…

Она продолжала смотреть на Одижо, который, едва она заговорила, помрачнел, погас, сполз по спинке стула и теперь с заметным трудом внимал ее словам, тяжелыми отрезвляющими каплями падающими в наступившей тишине.

— А теперь, — продолжила холодно, — я хотела бы сообщить, что завтра вы, господин Флобер, отправляетесь в путь. Утром я передам вам письмо и сообщу адрес, по которому его следует доставить.

Затем она с благодарностью оперлась на руку господина де Бриссака.

— Да, браток, — пьяная физиономия драгуна качнулась у самого лица Одижо, — суровая у тебя госпожа. Оччччень суровая! Но красивая… чччерт!

Он пошатнулся в последний раз и, свалившись под стол, сочувственно захрапел.

Отец Жозеф, который в течение всего ужина так и не притронулся к вину, поднялся. Проходя мимо сидевшего за опустевшим столом Одижо, приостановился на мгновение:

— Да, гм… Господин… Флобер. Ложитесь-ка теперь спать, а завтра пораньше уезжайте отсюда. И да хранит вас Господь!

Неровной старческой походкой направился вслед за Перье к выходу.

Поднявшись в комнату, где Тереза уже зажгла свечи и приготовила ей постель, Клементина прислонилась лбом к холодной стене и зарыдала. Зарыдала от усталости и одиночества, а еще от этого изматывающего ощущения зыбкости всего, что ее окружало.

Почувствовав прикосновение, не испугалась. Обернулась. Горячие мужские руки обхватили ее плечи, скользнули ниже, задержались на бедрах.

Одижо опустился на колени, прижался лбом к ее ногам.

— Прости, — услышала глухой голос. — Прости меня. Я идиот. Но ты должна мне верить: все, что я делал в эти последние дни, я делал для тебя.

Тереза, появившаяся из глубин гардеробной, едва не закричала, увидев прижавшуюся к стене госпожу, к ногам которой приник мужчина. Она не сразу сумела опознать в нем красавца-гостя. Замерла на пороге, довольно долго приходила в себя, силясь определить, что она должна теперь делать. Теребила край пеньюара, принесенный ею для своей госпожи.

Прочтя по губам Клементины неслышное: "Положи на кровать", — встрепенулась, обрадовалась даже. "Слава Богу!" — подумала. Оставила на краю постели кружевной пеньюар. Выскочила за дверь, довольно улыбаясь.

"Слава Богу! Хоть сегодня… хоть разочек госпожа будет счастлива! А то что ж это такое! Такая молодая, такая красивая! И такая одинокая!"

Не удержалась, отправилась сразу на кухню — делиться радостью.

Клементина же понимала в этот момент только одно: то, что говорил ей теперь этот человек, не должен был слышать больше никто. И видеть его таким: смущенным и усталым — тоже.