Королева пустыни - Джорджина Хауэлл

«Сегодня я не хотел бы говорить, – пишет он. – Хотел бы любить тебя. Понравилось бы тебе, обрадовалась бы ты, или тут же сотня колючих изгородей восстала бы и ощетинилась? – но мы бы прорвались сквозь них. Разве есть изгородь, которая нас должна разделить? Ты у меня в объятиях, вся в огне. Сегодня я не хочу снов и фантазий. Но этого никогда не будет… В первый раз не был бы я почти испуган – стать твоим любовником?»

Лишенный секса, он иногда ни о чем другом думать не мог.

«И не меньше трогает ум настойчивая страсть тела. Женщины иногда отдаются мужчинам, чтобы доставить им удовольствие. Мне бы очень не понравилось, если женщина так вела себя со мной. Я бы хотел, чтобы она испытывала до последнего вздоха тот же прилив и волну, что уносят меня. Она бы не упустила ничего, что я мог бы ей дать».

Гертруда отвечает от самого сердца:

«Милый мой, я весь этот год свой отдаю тебе, и все годы, которые будут после. Самый дорогой, когда ты говоришь, что любишь меня и все еще меня хочешь, сердце мое поет – а потом плачет от желания быть с тобой. Я все пустоты мира наполнила моим желанием тебя, оно выплескивается, взбирается на высокие горы, где живешь ты».

Но в декабре пришли нежеланные вести. Джудит прибыла в северную Францию и устроилась на работу в госпитале неподалеку. И тут же Гертруда получила от нее письмо с предложением вместе пообедать. В панике, не имея возможности посоветоваться с Диком, Гертруда решила, что если не ответить, – будет выглядеть странно. Она должна через это пройти.

Если у Джудит уже есть подозрения, что Дик и Гертруда находятся в тесном контакте, то при встрече они почти наверняка подтвердятся. Гертруда не притворщица, и если ее спрашивают, отвечает правду. И как можно узнать из последующего письма Гертруды Дику, Джудит, дрожа от злости, сказала ей, что Дик всегда будет держаться своего брака и в конце концов бросит Гертруду. Она написала:

«Это было невыносимо. Не заставляй меня это пережить… ты меня не оставишь? Это пытка, это вечная пытка».

С самого начала каждая встреча, каждое письмо возносили ее вверх – а потом бросали в пропасть. Почти предсказуемо Гертруда теперь металась от одного края спектра чувств – надежды – к отчаянию. А сейчас она ощутила невероятное счастье – Дик написал, что возвращается домой. Он будет в Марселе в феврале, заедет к Джудит по дороге через Францию, потом отправится дальше в Лондон. Гертруда может туда к нему приехать. Пусть тогда ждет его сообщения и будет готова выезжать. Но Дик останется там недолго. Он «с радостью» вызвался добровольцем на фронт и едет в Галлиполи.

Сообщение пришло. Чемоданчик был уже собран. Гертруда схватила его и побежала к машине, что должна была отвезти ее на паром. Прибыв в Лондон, она помчалась в дом 29 на Хаф-Мун-стрит, взбежала по лестнице и позвонила. Дверь открылась, и они наконец оказались лицом к лицу. Секунду они стояли, глядя друг на друга, потом Дик одной рукой подхватил ее чемодан, а другой втянул ее в дверь. Они были вместе и наедине четыре ночи и три дня. Потом Дик уехал в штаб генерала сэра Иэна Гамильтона – собирались силы для безнадежного предприятия в Галлиполи.

Великая война быстро забуксовала, и целое поколение молодых людей было убито во Франции на Западном фронте без малейшего продвижения против немцев. Чтобы разорвать эту патовую ситуацию, британские боевые корабли в Средиземном море получили приказ пройти узкие Дарданеллы и напасть на Константинополь и немецких союзников – турок. Если бы удалось открыть второй фронт на юго-востоке, Германии пришлось бы отвести войска с Западного фронта. Но операция обернулась трагедией: британские корабли налетели на мины. Три корабля были потоплены, флот отступил. Поспешно составленный резервный план открытия нового фронта состоял в высадке британской армии на берег в Галлиполи. Этот план обернулся самоубийством для ее участников, которых турецкие пулеметы расстреливали прямо в воде.

Самые романтические моменты в жизни Гертруды были также самыми острыми и болезненными. Наверно, современной женщине трудно это понять, но она все еще не реализовала свою любовь полностью в физическом смысле. Можно было бы привести аргумент, что ее нерушимые принципы, те же, что вывели ее живой из пустыни и тысячи других опасностей, не позволили бы ей стать соучастницей супружеской измены. Но нет необходимости это подчеркивать. Письмо, которое обезумевшая Гертруда написала Дику через несколько дней после расставания, не оставляет сомнений в том, что она не боялась последствий в виде возможной беременности, но не могла перешагнуть врожденную щепетильность. Она всей душой хотела освятить их союз сексом, но в то же время не могла не дать себе в последний момент отпрянуть. Чего она на самом деле хотела, как пришлось ей объяснить, – это чтобы Дик преодолел свое нежелание и ее протесты и взял ее силой. Но он, при всей своей опытности, любовник был мягкий и безнадежно цивилизованный и заставить себя так поступить не мог.

Гертруда посылала ему вслед письма, напуганная собственной неспособностью, охваченная паникой, съедаемая сожалениями.

«Когда-нибудь я попытаюсь тебе это объяснить – страх, ужас перед этим. Ах, ты думал, я храбрая. Пойми меня: не страх последствий – я ни на секунду о них не задумывалась. Это страх перед чем-то, чего я не знаю… ты должен знать все об этом, потому что я тебе рассказывала. Каждый раз, когда он во мне всплывал и я хотела, чтобы ты его отмел… но я не могла тебе сказать: изгони его. Не могла. Этого последнего слова я никогда не могу сказать. Ты должен его произнести. Страх – это ужасная вещь. Это тень – я знаю, что он на самом деле не существует…

Только ты можешь меня от него избавить – прогнать его прочь, я теперь знаю, но до последней секунды… я очень боялась. Но тогда я наконец поняла, что это тень. И теперь это знаю».

Дик писал в ответ: «Может быть, это какой тонкий дух предзнания, что не дал нам соединиться в Лондоне? Риск для тебя слишком велик – для твоего тела, для твоего душевного покоя и гордости…»

Гертруда ответила, что была готова «платить по этому счету», какой бы высокой ни оказалась цена – беременность, позор, социальный остракизм. Сейчас она думала, что ребенок, и без того не худшее из последствий, мог бы стать лучшим подарком:

«И положим, что случилось бы то, чего ты боялся, чего я боялась наполовину – наверное, ты помнишь. Если бы это сейчас со мной было – то, чего ты боялся, – я бы славила Господа и ничего не опасалась. Не только величайший мой дар для тебя – дар даже больший, чем любовь, – но и для меня, божественный залог свершения, созданный в экстазе, переданная в огне жизнь, чтобы лелеять ее и почитать и жить ради нее, с тем же жаром, с каким почитала и лелеяла ее создателя».