Происхождение сионизма. Основные направления в еврейской политической мысли - Шломо Авинери

более крикливый и подчеркнутый патриотизм, и так создается еще одна аномалия: эмансипированный еврей демонстрирует свою немецкую или венгерскую национальность в большей мере, чем его сосед-христианин, причем это выпячивание сопровождается отречением от участи и страданий евреев других стран. Их любовь к родине более болезненна, сентиментальна и демонстративна, чем у христиан, где она безыскусственна и естественна. Они (евреи) громогласно провозглашают, что не имеют ничего общего с евреями в других странах… и проявляют противоестественное равнодушие к прочим вопросам». Так складывается вдвойне искаженный облик еврея, считающего себя эмансипированным: от своих собратьев он отрекается, а его преувеличенный патриотизм воспринимается местным населением как фальшивый и подозрительный. Он потерял собственное национальное Я, а новая природа от него ускользает.

Сионизм, согласно Нордау, — это воссоздание еврейского коллективного бытия в новых условиях, поиски еврейской индивидуальности в понятиях современной эпохи. Это — возврат к еврейству из пустыни эмансипации, причем этот возврат отмечен печатью либерализма и национализма. В статье «О сионизме» (1902) Нордау проводит различие между сионизмом и традиционно религиозной тоской по возвращению к Сиону, заключающееся в том, что сионизм «отвергает всякую мистику, не отождествляет себя более с одними только мессианскими чаяниями, стремясь к возвращению к Сиону не чудесным путем, а собственными усилиями». Сионизм, согласно Нордау, вырос из всего комплекса настойчивых требований нового времени, и решение, которое он ищет — это современное решение, связанное с национальными движениями поколения:

«Национальная идея воспитала все народы на сознании собственной ценности, научила их рассматривать свои особые качества как достоинства и поселила в их сердцах мощное стремление к самостоятельности. Она не могла пройти мимо просвещенных евреев, не отложив своего отпечатка и на них. Она направляла их, заставляя задуматься о себе самих, вновь почувствовать себя тем, о чем они уже забыли — особым народом, — и потребовать для себя как для народа нормального будущего».

Таким образом, еврейская национальная идея коренится в ходе всеобщей истории, развертывающейся в национальных рамках, и по этой причине еврейский националист сознает исторически-национальный контекст своего движения. Нор дау и сам ощущает радикальное значение сионистского начинания как далеко идущей социальной революции:

«Сионисты знают, что предприняли дело беспримерной трудности. Еще никто и никогда не пытался переселить из разных стран, в короткий срок и мирным путем миллионы людей и пересадить их на новую почву; никто не пытался превратить миллионы пролетариев, не обладающих ни профессией, ни физической силой, в крестьян и пастухов, привязать к плугу и к матери-земле лавочников и торговцев, маклеров и учеников бет-мидраша, горожан, оторванных от природы. Необходимо будет добиться взаимопонимания между евреями из разных стран, на деле научить их национальному единству и преодолеть огромные препятствия, заключающиеся в различии языков, культур, в особенностях мышления, в предрассудках, в заимствованных у чужестранцев причудах и склонностях, которые они принесут с собой со своей прежней родины».

Этот интерес к социальному аспекту положения евреев проявляется в иной — и неожиданной — форме в упомянутой выше статье «Народ Израилев и народы мира». Здесь Нордау высказывается по поводу распространенного мнения, будто евреи обладают природным талантом в делах торговли, считая, что это мнение ошибочно. Этот талант, утверждает Нордау, не является прирожденным еврейским качеством, а проистекает из реальной жизни в диаспоре, оторвавшей евреев от непосредственных производительных источников дохода и толкнувших их на путь занятия посредничеством. Еврейская история учит нас, что во времена, когда евреи жили в своей собственной стране, они в большинстве своем были земледельцами, пастухами, воинами и служителями культа; купцов среди них почти не было — на этом поприще успешно подвизались их соседи-финикийцы, а не сами евреи. Более того, пример финикийцев не оказывал влияния на евреев, которые даже «ненавидели торговлю и не завидовали своим соседям, достигшим благодаря ей немалого благосостояния… Ничто не могло понравиться евреям больше, чем рассказ об изгнании лавочников и менял со дворов Храма, известный из Нового Завета». Нордау идет еще дальше, утверждая, что за всю тысячу с лишним лет, в течение которых евреи занимались торговлей, они не выдвинули ни одной плодотворной идеи в этой области; это также свидетельствует о том, что евреи не обладают особыми талантами в торговле, а были вынуждены заниматься ею в силу сложившихся обстоятельств. Нордау подробно распространяется о том, что в истоках современного хозяйства невозможно обнаружить еврейской инициативы: «Залоговый и долговой векселя изобретены ломбардцами и готами в средние века; двойная бухгалтерия создана христианами-итальянцами; первые страховые общества основаны в Англии, да и Грешем и Ллойд не были евреями; французы же основали акционерные компании».

Другое интересное подтверждение того, что евреи не особенно привязаны к торговле, Нордау находит в бытующей в еврейской среде склонности видеть в достижении богатства не вершину социального успеха, а средство для приобретения детьми образования. Образование, а не экономические успехи является для евреев основным достижением, и это стремление к образованию, согласно Нордау, представляет собой доказательство второстепенности торговых занятий в глазах самих евреев. «Ведь сыновья разбогатевших евреев ничего не жаждут более, чем оставить занятие отцов, хотя прекрасно знают, что с точки зрения денежного успеха нет профессии лучше торговли».

Вместе с этим Нордау полагает, что евреи действительно обладают специфическим талантом, и он лежит отнюдь не в области торговли, а в сфере политики. Нордау сознает, что не все разделяют такой взгляд, однако в той же статье делает пространный обзор положения, занимаемого евреями в парламентской жизни Франции, Венгрии, Германии, Австрии, Англии и даже Новой Зеландии. Это — единственный в своем роде обзор, в котором чувствуется трагическая нотка, ибо, как подчеркивает Нордау, «еврейский народ не получает никакой выгоды от политических деятелей; которых он порождает и которые рано или поздно ассимилируются в среде чужого народа; но стране, где они родились, они приносят неоценимую пользу».

Согласно Нордау, два качества делают евреев особо талантливыми в области политической жизни. Первое — это комплекс свойств внешних: красноречие, настойчивость, способность постигать суть вещей, умение сглаживать противоречия между сторонами». Но есть и другое качество, более глубокое и существенное: сочетание «идеалистической мечты с реалистической проницательностью и обдуманностью», сочетание, являющееся, согласно Нордау, «чудесным сплавом, подобного которому не отыщешь у других народов». Этот «практический идеализм» имеет своим источником еврейское наследие, встречаясь иногда и у евреев, отошедших от своего народа, и делает евреев талантливыми политическими деятелями, способными воплощать принципы в действительность.

Можно, конечно, указать на явно апологетические элементы, содержащиеся в этом анализе Нордау, стремящегося ограничить и преуменьшить важное место, занимаемое евреями в торговле, путем подчеркивания их вклада в политическую жизнь с ее духовным аспектом. Но вместе