Происхождение сионизма. Основные направления в еврейской политической мысли - Шломо Авинери

Но дело эмансипации потерпело крах в другом. Речь идет о ее внутреннем еврейском аспекте: она извратила внутреннюю самобытность еврейской жизни.

Здесь Нордау развивает в своей речи мотив, казавшийся в свое время неожиданным в устах столь ярко выраженного представителя либеральной еврейской интеллигенции Запада, как правило, смотревшей пренебрежительно и даже с неприязнью на гетто, черту оседлости и местечковую жизнь. Нордау возвращает гетто на подобающее ему историческое место, далеко отходя от критики просветителей-маскилим, видевших в нем только средневековую темницу духа и тела.

Гетто, по мнению Нордау, давало евреям внутреннюю возможность устоять в условиях средневековых гонений. В гетто «еврей находил свой мир, духовная и нравственная ценность которого заменяла ему родину. Здесь находились его товарищи, для которых он желал что-то значить, желал и мог этого добиться; здесь существовало общественное мнение, признание со стороны которого являлось целью и пищей для честолюбия, а пренебрежение или отрицательное отношение служили наказанием за недостойное поведение; здесь умели ценить все особые еврейские качества… Какое имело значение, что вне гетто смотрели с презрением на то, за что в гетто восхваляли? Мнение находившихся вовне не значило ничего, ибо это было мнение невежественных ненавистников. Каждый еврей старался заслужить одобрение собратьев, и благожелательное их отношение составляло смысл жизни, придававший ей ценность. Таким образом, жизнь евреев гетто была полной с нравственной точки зрения. С внешней стороны их положение было ненадежным, нередко весьма опасным, но с точки зрения внутренней им удавалось всесторонне развивать свою самобытность, и они не страдали от чувства раздвоенности или неполноценности. Это были гармоничные люди, не ощущавшие недостатка в каком-либо элементе нормального существования человека как члена общества».

Можно представить себе впечатление, произведенное этими словами на делегатов Первого конгресса. Это был далеко идущий поворот в оценке традиционной жизни еврейской общины со стороны человека, воспитанного на западной культуре. В этой оценке (где нельзя не заметить налет романтической идеализации в духе немецкой исторической школы, также поднимавшей на щит гармоничность средневекового мира), несомненно, присутствует определенный элемент пересмотра истории, послеэмансипационное видение, на которое способен лишь тот, кто прошел эмансипацию и расстался с ней. Значение этого видения диалектично. Так замкнулся круг.

Этот пересмотр роли традиционной солидарности жизни в гетто приводит Нордау к остро критическому взгляду на значение эмансипации в жизни евреев. Если гетто было основой внутренней цельности и самобытности еврейской жизни, то брешь, пробитая в его стенах, и устранение преграды между еврейским обществом и обществом большинства вместе с приведением жизни евреев в соответствие с нормами общества в целом лишили еврейскую жизнь ее содержания.

Вот что происходило с евреями, согласно Нордау, повсюду, куда доходила «благая весть» эмансипации. Равенство перед законом обещало евреям полноправное гражданство в странах их проживания. И вот, «словно под действием опьянения, еврей тотчас спешил разрушить за собой мосты. Отныне у него была новая родина, и гетто было ему более не нужно… Сменилось одно или два поколения — в разных странах по-разному, — и еврей смог поверить, что он попросту немец, итальянец и т. п.».

В статье «История сынов Израиля» (1901) Нордау идет еще дальше. Здесь он утверждает, что вплоть до Французской революции национальная суть еврейства сохранялась вопреки реальности диаспоры и бедственному положению. Ирония заключается в том, что именно эмансипация положила конец национальному бытию Израиля как народа. «Разве вы забыли Французскую революцию? Это — великое историческое событие, породившее чудо превращения израильского народа в «религиозную общину». Революция даровала евреям — простите, сынам Израиля («исраэлитам») — права человека и гражданина, и, наделенные этими бесценными правами, те немедленно перестали быть сынами нации, за плечами которой — четыре тысячи лет истории. Отныне они просто люди».

Но вернемся к речи Нордау на конгрессе. Поскольку эмансипация оказалась не чем иным, как тонким налетом на поверхности гораздо более сложной действительности, то вскоре обнаружилось, что нееврейское общество не горит желанием принять в свою среду еврея как равного. Появление расового антисемитизма свидетельствует о том, что эмансипация была всего лишь прекрасным видением. Этот антисемитизм самым бесцеремонным образом показал образованному и освобожденному еврею подлинное отношение остальных народов к еврейскому вопросу. Перед лицом вспышки таких чувств образованный еврей находится в несравненно более трудном положении, чем традиционный еврей гетто. Ибо тот, кто вырос в гетто, противостоял враждебному миру, будучи солидарен со своими собратьями, внутренне неколебимый в своей вере; а еврейское общество образовало ограду, защищающую каждого отдельного еврея от чужой и враждебной окружающей среды. Просвещение и эмансипация положили конец этой еврейской общности, и теперь еврей впервые противопоставлен внешнему миру, будучи одинок, без коллективной поддержки, без внутренней мерки и опоры, способной поддержать его в трудный час; он отстал от одних и не пристал к другим:

«Таково положение эмансипированного еврея в Западной Европе: он отказался от еврейской самобытности, а прочие народы объявляют ему, что их самобытности он не усвоил. Он отдаляется от представителей своей расы, ибо антисемитизм запятнал их даже в его глазах, а местное население отталкивает его… Он потерял свою родину-гетто, а страна, где он родился, отказывается быть ему родиной. Под его ногами нет почвы, он не принадлежит к какому бы то ни было обществу, в которое он мог бы войти как желанный и полноправный гражданин».

Эти тревоги, которым сопутствовал отказ от своей еврейской сущности, означают тщетные попытки приобретения новой национальной индивидуальности; но расовый антисемитизм закрывает перед евреем и этот выход. Перемена веры, отречение от еврейства — то, что Нордау называет «новым марранством», — ничего не решают: ведь расовый антисемитизм отрицает возможность изменения человеческой природы путем крещения, так что даже сменивший веру еврей для антисемита остается евреем, и ему никуда не уйти от этой участи. Отречение от еврейства в конце концов приводит еврея к глубокой трагедии человека, пытающегося бежать от самого себя, в то время как нееврейский мир не идет ему навстречу.

Это — провал самой идеи эмансипации. Она не решает проблемы положения еврея в современном мире — наоборот, она усугубляет трудности, ставит перед ним новые проблемы и вырывает его из солидарного с ним круга собратьев, в прошлом дававшего ему возможность проявлять мощные силы духовной сопротивляемости бедствиям, которые во многом были, возможно, не менее серьезны.

Евреи и сами сознают, насколько поверхностна эмансипация, утверждает Нордау в статье «Народ Израилев и народы мира» (1901). При всем дарованном им равноправии, воспоминания гетто по-прежнему их страшат. До сего дня они чувствуют: нет никакой уверенности в том, что полученные ими права не будут опротестованы. «По этой причине они демонстрируют все