Эта покорная тварь – женщина - В. Гитин

Эти знаменитые письма изданы мисс Теннисон Джессе в виде книги приложений к материалам процесса. Маделейн уничтожила хранившуюся у нее часть переписки, и из писем Л’Анжелера остались лишь некоторые копии, которые он сохранил. Но хитрый юноша сохранил каждую строку, которую она ему написала. Ее письма были опубликованы в 1S57 году и стали доступны каждому любопытному читателю — это было американское издание, без купюр, сенсационное далеко не в юридическом плане. Наивные в сексуальных вопросах, их можно назвать неделикатными, но считать их порнографией абсурдно. Всему виной их нетрадиционная прямота, а в эпоху королевы Виктории не было принято называть вещи своими именами. «Подобная прямолинейность,— замечает мисс Теннисон Джессе,— со стороны молодой женщины просто шокировала. Для того времени это шокировало бы и в том случае, если бы они были женаты. Заниматься любовью считалось таинством провидения, необходимым для джентльмена, и которое хорошая жена воспринимала как обязанность. Это не языческий праздник, каким он был для Маделейн».

Если фразы Маделейн иногда были несветскими, то ответы ее возлюбленного, насколько мы можем знать, были абсолютно ханжескими — это удивительно для его возраста и происхождения. Например, так называемое совращение произошло в саду в Ровалейне одним июньским вечером 1S56 года. Когда они расстались, Маделейн написала ему длинное письмо с удивительной датой: «Среда, 5 часов утра», в котором она упоминает этот эпизод с таким излиянием: «Скажи мне, милый, ты сердишься на меня за то, что я позволила тебе это сделать, я очень плохо поступила? Думаю, нам нужно было подождать, пока мы поженимся. Я всегда буду помнить тот вечер...» На это Л’Анжелер отвечает, также очень пространно: «Я не сержусь на тебя, что ты мне позволила, Мими, но мне грустно, что так произошло. У тебя не хватило твердости. Нам в самом деле следовало подождать до свадьбы, Мими. Это было очень плохо. Я с сожалением вспоминаю тот вечер». Упрек «Мими» за ее моральную слабость — довольно характерный штрих.

Хотя резкая критика лордом судьей-клерком тона этих писем могла устроить самую суровую девственницу, все же постановка обвинения перед присяжными была куда более сложной задачей. Но лорд мог быть милосердным, как свидетельствует другое дело, на котором он председательствовал — процесс над доктором Смитом из Сент-Фергуса в 1854 году за убийство друга, молодого фермера, чью жизнь он вначале застраховал и собирался извлечь прибыль после убийства — около 2000 фунтов. Вопреки чертовски убедительным доказательствам, судья подвел присяжных к оправдательному приговору на основе «недоказанности»; и присяжные покорно подчинились. Существует неизменная традиция, что судья-клерк является не только хорошим юристом, но и тонким знатоком женских прелестей, а у этой Маделейн была такая красивая ножка, заметно проступавшая через модный тогда кринолин... Но подобная практика была недоступна для доктора из Сен-Фергуса.

Признательность не относилась к сильным сторонам Маделейн; лорда судью-клерка, которому она в основном была обязана своим оправданием, она потом описывала как «скучного старика». Она демонстрировала невообразимую выдержку на суде в то время, когда всех лихорадило от волнения. Записано, что после обращения лор- да-прокурора к суду ее спросили, что она по этому поводу думает. «Когда я услышу председателя адвокатской камеры, я вам скажу,— невозмутимо отозвалась она,— я не собираюсь высказывать своего мнения, пока не услышу обе стороны!»

«Думаю, не вызывает сомнений, что изъятие судом из рассмотрения (два голоса против одного) дневника Л’Анжелера было определяющим фактором на процессе. Если бы присяжным было позволено увидеть оставленные рукой покойного отметки о двух встречах с Маделейн, предшествующих первым двум его приступам. дело наверняка обернулось бы против нее. Последняя запись в дневнике была датирована субботой, 14 марта. А обвинитель считал, что свою последнюю смертельную дозу он получил от нее в субботу, 21 числа. Теоретически можно быть уверенным, что в тот вечер они встречались. Он поспешно вернулся из Аллан-Бридж после ее срочного приглашения. Известно, что он вышел из дома, и его видели поблизости от ее дома. Но юридически их встреча не была доказана. Аналогично, относительно двух его первых приступов также не было доказательств их встреч. Именно дневник мог восстановить недостающее звено.

Бессмысленно предполагать, что Л’Анжелер сфабриковал эти записи, чтобы бросить подозрение на Маделейн. Миссис Теннисон Джессе верно подмечает, что он смог лишь прошептать своей квартирной хозяйке во время последнего приступа о подозрении, что все случилось из-за его «суженой» — и игра была окончена. Но он ничего не сказал о причине своего состояния. Потом, что касается версии о самоубийстве: кто может принять раздельно три дозы — 19 и 22 февраля и 21 марта — для того, чтобы покончить с собой? К тому же, зачем выбирать такой мучительный яд как мышьяк? А его последние слова: «Если бы только немного поспать, все будет в порядке» — вряд ли говорят о желании свести счеты с жизнью.

Слишком мало внимания было уделено тому факту, что она в один из дней второй недели февраля пыталась достать маленький пузырек синильной кислоты. Это совпадает с первыми признаками опасности для Л’Анжелера. Любопытно, что ее постигла такая же неудача, что и мисс Лиззи Борден, когда она пыталась приобрести то же смертоносное вещество, и в результате ей пришлось использовать более грубый инструмент — топор. «Она сказала, что ей это нужно для рук» — сказал мальчишка-посыльный. В своем объяснении она не сослалась на рекомендацию своей школьной подруги, как это было с мышьяком. Но применение синильной кислоты в косметических целях — это что-то настолько новое и поразительное, что действительно требует пояснений. Ссылки Маделейн на косметику были до- вольно-таки странными...

Печально, что у нас нет изображения ее прелестей, которые она предполагала приукрасить. Вырезанные по дереву портреты, опубликованные в газетах того времени, крайне непривлекательны и изображают особу женского пола с лошадиным лицом, отталкивающего вида, Судя по переписке, она фотографировалась, но, к сожалению, о фотографиях ничего не известно. В письме к Л’Анжелеру в ноябре 1856 года она говорит: «Эмиль, я знаю, что от моего портрета ты не получишь удовольствия, я там такая злая, но, любимый, когда он делался, мне пришлось просидеть у этого ужасного человека с 12 часов до 4-х — до самого закрытия. Я ничего не ела еще с вечера и была в ярости». Да, просидеть столько времени с голодным желудком было суровым испытанием! Фотография в то время выполнялась на стекле в виде дагерротипа. У большинства из нас есть зловещие, похожие на призраков изображения наших предков в золоченых оловянных рамках, которые обычно хранятся в отделанных бархатом кожаных футлярах. Что представлял из себя портрет Маделейн, становится ясно из ее следующего письма, с которым она отослала портрет своему возлюбленному: «Я положила портрет в старую книгу, чтобы не чувствовалось, что он стеклянный». В других письмах она пишет: «Надеюсь, вскоре ты получишь оригинал, который тебе понравится больше, чем портрет на стекле»; «Скажи, что Мэри (Перри) говорит о моем портрете? Он совершенно уродлив». Наконец, в феврале 1857 года, когда она пытается разорвать путы, которыми была связана, она пишет: «Я буду очень обязана тебе, если ты принесешь мне мои письма и портрет в четверг вечером, в 7 часов. Будь рядом с воротами и К.Г. (Кристина Гаррисон — служанка, посвященная в интригу) возьмет у тебя сверток». Но на эту встречу Л’Анжелеру прийти не удалось, и «портрет» был найден полицией среди его вещей 31 марта и включен в список вещественных доказательств обвинения. Что с ним случилось потом, я не могу сказать. Возможно, по просьбе родственников, портрет им вернули.

Мое сожаление из-за утери «портрета» разделяет Генри Джеймс, который несмотря на свой утонченный и привередливый вкус, был в восторге от хороших убийств. Я лишь подарил ему копию официального отчета о судебном процессе, составленную Форбсом Ирвином (Эдинбург, 1857). Принимая мой подарок, он довольно интересно прокомментировал дело, что наверняка будет приветствоваться поклонниками Маделейн. Вот его письмо:

«Карлайл, дом 21

Чейн Уолк, Южный Уэльс

16 июня 1914

Мой дорогой Роугхед,

Ты предложил мне драгоценную вещь, я очень тронут. Но я также беспокоюсь о влиянии на твои успехи, твое будущее и тех, кто от тебя зависит, которые могут оказать такие проявления щедрости. Этот отчет очень редкий и ценный, и, принимая его, я чувствую себя так, будто забираю хлеб у неизвестных поколений. Я с благодарностью склоняю голову, но лишь при условии, что он вернется во владение дарителя после моей кончины[12].