Другая жизнь - Джоди Чапмен

– Жалкое оправдание!

Я кивнул:

– Согласен, но зато о тебе такого никак не скажешь. Девушка, мечтавшая стать художницей, в итоге ею и стала!

Анна скользнула рукой по траве и остановила ее совсем рядом с моим локтем.

– Я тоже пишу иногда.

Я вскинул брови, хотя меня в ней уже ничего не удивляло.

– Наверное, получается великолепно. Уж точно гораздо лучше, чем у меня.

– А ты, значит, совсем завязал с писательством?

– Несколько лет назад Сэл подарил мне на день рождения записную книжку, и я иногда кое-что туда записываю, если есть настроение. Что-то мне подсказывает, что сегодня оно будет.

Я передал ей бутылку, и наши пальцы на мгновение соприкоснулись.

– По-моему, писательство помогает достичь катарсиса, – заметила Анна. – Почти как рисование, разве что вместо кисти – ручка, а слова куда проще вычеркивать, чем соскребать с холста краску.

– А я вечно ищу способ выразить словами то, что сидит в голове, и поэзия в этом помогает.

– Надо устроить обмен, – предложила она, поднеся горлышко к губам. – Пришли мне что-нибудь из написанного, а я тебе – свое.

Я покачал головой:

– Ни за что.

Она попыталась вырвать пучок травы, и травинки проскользнули между ее пальцами.

– Я вчера заметила, как ты смотришь.

Я сделал глоток вина и промолчал.

– На мою руку.

Я пожал плечами.

– Некоторые никогда его не снимают, – заметила она, теребя кольцо на пальце. – С той секунды, как кольцо оказывается на пальце, они носят его до конца своих дней. Предрассудки. Забавно, да?

– А ты?

Она взяла бутылку и улыбнулась. Но в улыбке улавливалась печаль.

– Это просто кольцо.

Передавая вино друг другу, мы наблюдали за тем, как парк наполняется разгоряченными телами в деловых костюмах и контейнерами с едой. Воздух был пронизан беззаботным смехом пятничной толпы, а неподалеку я заметил юных влюбленных, которые лежали на траве, тесно переплетясь телами, не сводя глаз друг с друга. В голове у меня тут же возникли воспоминания, которые никак не получалось стереть.

– В ту осень я совсем голову потерял, – признался я, вертя в руках пустую бутылку. – Думал, что ты вернешься. Думал: надо, только дать ей немного времени, и она вернется. – Я посмотрел на Анну. – Но этого не случилось.

Она тихо пожала плечами:

– Я четко дала тебе понять, что должна выйти замуж. А ты дал мне понять, что жениться не собираешься.

– До чего мы тогда были уверены во всем. В том, как распорядиться своими жизнями…

– Правда? – Она пристально взглянула на меня, я не выдержал и отвернулся. – А я помню другое.

– Мне следовало тебя остановить. Но я считал, что поступаю правильно, отпуская тебя в привычную жизнь.

– Значит, это была не просто интрижка на одно лето, а что-то большее? – Она прикрыла глаза на секунду. – Ты никогда мне об этом не говорил.

– Ты мне тоже.

Анна прикусила губу:

– О таком девушкам принято говорить.

– Вот мы и покончили с феминизмом.

– Перестань, – покачав головой, сказала она.

– Перестать что?

– Думать, что мы все одинаковые. Ты все никак не можешь понять, что тут нет никаких четких разграничений, что мы такие же люди, как и ты, со своими полутонами, со своими отличиями. – Она выпрямилась и обхватила колени руками. – Когда до нашей свадьбы оставалось три месяца, я, сидя в нашей новой машине неподалеку от нашего нового дома, сказала ему, что не хочу больше работать. Хочу быть домохозяйкой, рожать детей, быть женой и матерью, как все женщины, которые окружали меня, пока я росла.

– Ты действительно этого хотела?

– Нет, конечно. Но раз уж я собиралась сдаться на милость той самой жизни, надо было уйти в нее с головой. – Она немного помолчала. – Тебе как мужчине невозможно понять, каково это – расти в той религиозной среде, где жила я. Женщине полагается быть покорной и мягкой, а мне эти качества нелегко даются. Всю свою жизнь я воюю с этими предрассудками и вместе с тем отчаянно мечтаю о том, чтобы вписаться в среду.

– Почему же ты за него вышла? – Удивительно, что с нами делает вино.

Анна уткнулась подбородком в колени.

– Я любила его как идею. Столько лет моей жизни ушло на то, чтобы перечеркнуть все, чему меня учили. Изучать, пробовать, чувствовать то, что нельзя. Но в глубине души я знала, что вернусь. Передо мной встал выбор – жизнь или смерть, и кто на моем месте не выбрал бы первое? И в какой-то момент я подумала… – Она подняла на меня глаза. – Ты вряд ли поймешь. Он помог мне вернуться к истокам, и тогда мне казалось, что поступить иначе я просто не могу.

– Что бы он подумал, если бы узнал, что ты сейчас сидишь тут со мной?

Она потупилась:

– Стало быть, встретиться со старым другом зазорно? По-моему, это от друга зависит.

Мы прислушались к гулу чужих разговоров. Солнце палило вовсю, окутывая нас жарой – как бывало каждое лето нашей жизни. И как будет всегда. Это чувство неизменно.

– А помнишь, как я поехал с тобой на конгресс? – спросил я.

Анна покраснела.

– Ну конечно, помню.

– После обеда я вышел и увидел тебя в окружении друзей, и ты еще так смутилась, когда меня заметила. Будто и не обрадовалась моему появлению.

Анна удивленно заморгала.

– Да, мне и правда стало неловко, – призналась она, сдвинув брови, – от мысли о том, как я выгляжу в твоих глазах, когда притворяюсь добродетельной христианкой, в то время как ты меня знаешь совсем с другой стороны. Я боялась, что ты увидишь, какая я на самом деле.

Внутри у меня все сжалось.

– Вот как.

Выходит, причина ее смущения – вовсе не я. А она сама. Она и то, что я о ней подумаю. Не я. Не я. Не я, черт возьми.

– Но это только верхушка айсберга, – продолжила она. – В какой-то момент я научилась раздваиваться. Так у меня получалось подавить чувство вины за дружбу с Лизой и за огромную любовь к некоторым людям, проникшим в мою жизнь. Людям «от мира сего». Не забывай, мне не полагалось с ними сближаться. Но мне нравилось, что рядом с тобой можно забыть о предосторожностях, быть человеком, который просто испытывает чувства, а не анализирует каждый свой порыв на предмет греховности. А по воскресеньям я надевала лучшее платье, шла в зал для собраний и становилась такой, какой меня хотели видеть другие. Но когда ты приехал на конгресс, два этих мира впервые столкнулись. И я перестала понимать, какая из двух Анн – настоящая.

Ее признание в том,