Перед вахтой - Алексей Кирносов

— Товарищ старшина второй статьи, — взволновался Герман Горев, — пойди к командованию, отрекись от бремени власти!

— Он теперь будет руководить приборками, это не утомительно, — заметил Генка Петров, Гений, он же Механикус.

— Претензии, пожелания и ценные советы буду принимать мосле роспуска строя в левом заднем углу классного помещения, — пресек Антон пустые разговорчики.

— Скажите, какой грозный, — молвил Сенька Унтербергер. По пути к классу Антон поделился с Костей Будиловым:

— Не пойму, за какие качества, чего ради? Костя улыбнулся:

— Ты же скучаешь по деятельности, жаждешь проявить себя, Вот тебе и удобный случай.

— Никому, кроме тебя, я не каялся, что жажду дела, — сказал Антон.

Костя ответил:

— Иногда я делюсь кое с кем несекретными сведениями.

— Ах вот оно что! Опять в мою судьбу вмешалось ваше преподобие, — поклонился Антон светским поклоном.

— В судьбы я не вмешиваюсь, — серьезно сказал Костя. — Я только высказываю в вежливой форме некоторые советы.

Герка и Симон, жестикулируя и вопя, обсуждали меж собой проблему: будет ли теперь Антон им аккомпанировать или зачванится и пошлет эту самую самодеятельность по богохульному адресу.

А ведь самодеятельность и на летней практике предоставляет много льгот и преимуществ.

Все суда гражданского флота от сверхтанкера до портового буксирчика, имеют названия. Судну, как принцессе при рождении, дают красивое имя, разбивают об его форштевень бутылку шампанского, спускают на вольную воду под ликующие крики строителей и приглашенных и маршевую музыку духового оркестра, и пошла бороздить океаны какая-нибудь «Эстерлита», «Палома» или «Балтика»…

Флот военный предпочитает сухие, ничего не говорящие воображению номера. Если авианосцу или крейсеру еще имя дают, скромному эскадренному тральщику о такой чести нечего и мечтать. Будет он весь свой корабельный век полоть море под номером, скажем, Т-612 на борту.

Волей судьбы и начальства второе отделение попало именно на эскадренный тральщик Т-612, о котором мы выше упомянули.

Боцман Ариф Амиров показал курсантам одиннадцать коек в кормовом кубрике, и пока Антон, как предводитель этого войска, решал с командованием корабля важные вопросы быта и организации, подчиненные расхватали все удобные места. Ему осталась койка второго яруса за рундуком, в углу, под горячим паропроводом.

— Шакалы вы, — обиделся Антон. — Надо было бросить жребий.

— Вот и мы с Механикусом предлагали, — подскочил к Антону Доня Ташкевич. — А Мускат сказал, чтобы разбирали места по системе «налетай». Ну все и бросились, как неродные.

— На сегодня я вам простил. — Антон устало опустился на рундук. — А с завтрашнего дня систему «налетай» упраздняю как хулиганскую. Все удовольствия, а также тяготы и лишения военной службы делить между собой только по жребию, если не последует на то иного моего приказания.

— Опомнись, брось ломать Ваньку-взводного! — пророкотал Герман Горев сценическим басом.

— Значит, так, — проявил и Сенька Унтербергер свое красноречие.

— Значит, «так»! — положил Антон предел разговорам и раздал своим подчиненным книжечки «Боевой номер», где были кратко и ясно записаны их обязанности по тревогам, авралам, приборкам и заведованиям.

Выход в море на боевое траление в квадрат номер шестьдесят четыре, который, как Антон выяснил у штурмана, находится между островами Колгуев и Новой Землей, был назначен на понедельник. В воскресенье командир корабля капитан-лейтенант Шермушенко разрешил уволить курсантов на берег с утра и до двадцати четырех часов. Антон выстроил своих моряков на палубе между второй башней и тральной лебедкой, мельком просмотрел порядок формы одежды и доложил дежурному по кораблю, что отделение построено и готово к осмотру и увольнению на берег.

— Проваливайте, — махнул вбок рукой занятый какой-то документацией дежурный.

Антон приятно удивился флотской вольности, вернулся к своим и свел их на берег.

Над базой сияло обманчивое полярное солнце, высветляя угловатые скалы, на которые у бога не хватило даже лишайника.

От деревянного причала отвалил катер и побежал дребезжа мотором, к высившемуся напротив острову. Антон пригляделся и увидел на корме катера краснознаменный флаг.

— Арктика — страна чудес! — произнес он в изумлении, — и за что такая пигалица могла получить орден Красного Знамени?!

— История очень даже незабвенная, — отозвался, глядя вслед катеру, досужий старичок в фуражке с позеленевшей эмблемой. — Как сейчас, помню этот случай. Сорок третий год, осень. Вышел интересующий вас РБ из Оленьей губы на Екатерининский. Команда — старшина и два матроса да моторист в своем люке. Груз был не то спирт, не то новые валенки для береговой охраны. Старшина за рулем. Глядит вперед, от снега щурится. Выбрались на середку пролива, и тут прямо под носом из моря рубка выплывает. Старшина ахнул, кинулся на корму в панике да и споткнулся о глубинную бомбу — она как единственное оружие стояла у борта для придания судну военного облика. Покатилась бомба, сыграла за борт. Взрыв, конечное дело. И затем от подводной лодки остались разноцветное пятно и две офицерские фуражки на поверхности. А РБ ничего. В сторону отшвырнуло.

— Неужели так-таки случайно и получилось? — не поверил Антон.

Старичок ласково смотрел вслед катеру.

— Это я, молодой товарищ, повторяю, что Кузьма Петрович за столом рассказывал. А в море все совсем по-другому происходило.

Ведь бомбу если просто так спихнешь, она пойдет ко дну камень-камнем. К взрыву-то ее подготовить надо. Вот так-то, молодой товарищ. А что за столом болтаем, так это мы можем себе позволить…

Набежала на солнце тучка, сразу стемнело, похолодало, дунул с моря пронзительный, совсем осенний ветер. Мощный человеческий рев доносился со стадиона, где сражались в футбол команды подводников и береговой базы. Шелестела по

ветру афиша, зазывающая моряков в Дом офицера на представление, даваемое гастрольным коллективом Ленконцерта.

— Развлечемся перед походом? — предложил Антон.

— Билеты нынче дороги, — усомнился Герман Горев — Не укупишь.

— Как-нибудь укупим, — сказал Антон. От гонорара еще немножко осталось.

До обеда они смотрели футбол, а пообедав, пошли на сопку и там набрели на озеро. Голубое зеркальце пресной воды лежало внизу, зажатое крепкими скалами, а около него произрастал мох и какие-то кривые кустики, о которых Костя Будилов сказал, что это полярная ива. Других знатоков ботаники не нашлось, и ему поверили.

— Кто как, а я обожаю летние купания, — сказал Валька Мускатов и обнажил до трусов мускулистое тело.

Температура воздуха была градусов десять, не теплее.

— Я все понял, — догадался Энрико Ассер. — Тебе неохота идти в поход, а охота лечь в госпиталь.

— Карандаш, — скосился на него Валька и нырнул с камня.

Он всплыл на середине озера, фыркая и колотя себя ладонями по широченной груди.

— Как там на акватории? — поинтересовались зрители.

— Анапа! — прохрипел Валька и поплыл к берегу стилем «брасс».

Ни у кого не нашлось охоты ему подражать. Антон знал что может искупаться, вспомнил, как лазил зимой в море, да и ежеутренние обливания закалили кожу, но и это не заставило его раздеться. Полюбовавшись природой, вернулись обратно в базу. В кассе Дома офицера Антон купил билеты на всю компанию.

До начала концерта осталось два часа. Антон отбился от общества. Поплутав между домами, он отыскал почтовое отделение и среди сутолоки и людского гомона написал письмо

«Говорят, что время — великий целитель, но со мной этот лекарь ничего не может поделать. Глаза не смотрят на могучую технику и первобытно-прекрасную природу. Они смотрят в глубину души, а там один лишь образ и одно имя. Нина, завтра моя ладья уходит в море искать мины. Сколько лет прошло после войны, а их все ищут и находят а бывает, и подрываются на них. Проплаваем мы с месяц. Невозможно смириться с мыслью, что ты разлюбила меня, ведь я сейчас много лучше, чем был тогда… Так и буду надеяться — хоть до гробовой доски…»

Небо опять очистилось от туч, и полярное солнце двинулось в неположенном направлении — с запада на север. Перед Домом офицера шумно волновалась толпа растяп, которые не удосужились купить билеты заранее. Антон пробился сквозь плотные ряды, предъявил билет усиленному комендантским патрулем контролю и пошел в зал на свое место между Термином и Сенькой.

Замечено, что чем дальше от столицы, тем с большим опозданием начинаются концерты гастролеров. Только через двадцать минут зашевелился занавес и конферансье, небрежно извинившись, приступил к делу. Потом на сцене появился Веньямин Тыквин. Антон испытал приятное удивление. Пианист играл длинную и скучную пьесу, зал кашлял, жужжал, скрипел Сиденьями. Антон вспоминал тот вечер в консерватории, когда пес в его жизни пребывало в незыблемой целости. Он подумал, что раз Тыквин здесь, значит не без Ральфа, и вполне возможно, что Сарагосский исполнит «Ярмарку» или даже «Голливудскую трагедию», которую он в мае репетировал уже с режиссером. Антон ждал долго, и лишь в конце второго отделения конферансье объявил: