Перед вахтой - Алексей Кирносов

Ласковые мамы первокурсников вскинули удивленные лица. Бледная дева вздрогнула и еще чаще захлопала ресницами, озираясь. Антон достал платок, крепко вытер лицо и отдал вещь Ральфу.

— Вы прирожденный эстрадный автор, — сказал Ральф Сарагосский. — Вы могли бы зарабатывать на эстраде баснословные деньги. Кстати, о деньгах: вы много получаете в Управлении по охране авторских прав?

— Не знаю о таком…

— Наивный мальчик! Там же лежат деньги на ваше имя. С каждого концерта, — объяснил Ральф, — вам причитается некоторая, небольшая правда, сумма. Если ваши вещи исполняются часто, денег накапливается много. Например, я исполняю ваш фельетон в каждом концерте, а их у меня шесть в неделю.

— Все это очень кстати, — обрадовался Антон, вспомнив про подарок. — Надо выяснить, где находится эта преполезнейшая контора.

— И выяснять нечего, — сказал Ральф. — Она на Владимирском проспекте. Ступайте туда завтра же.

— Завтра? У нас так не делается, — засмеялся Антон и простился.

Он пошел искать старшину роты. Лев Зуднев отыскался у ружейной пирамиды. Он только что засунул мизинец в канал ствола карабина Сеньки Унтербергера.

— Товарищ главный старшина, — обратился к нему Антон сугубо официально. — Разрешите уволиться до ужина.

— Что такое? — насторожился Лев Зуднев. — Предупреждаю, что если у вас заболела тетя или родители переезжают на новую квартиру, не отпущу. Это устарелые и скучные причины.

— Мне нужно получить гонорар в Управлении по охране авторских прав, — огорошил его Антон причиной. Лев Зуднев вытащил из карабина мизинец, протер его ветошью и согнул перед носом подчиненного:

— Загибаешь?

— Режу правду-матку, товарищ главный старшина, — сказал Антон.

— Деньги предъявишь?

— Если дадут.

— Ах, если, — протянул главный. — Видали мы таких сообразительных. Иди в класс, читай художественную литературу.

— Я не похоронное бюро, полной гарантии дать не могу, — рассердился Антон. — Не дадут денег, так справку возьму, что я у них был.

— Уговорил, — сказал Лев Зуднев. — Одевайся!

В бухгалтерии было два стола, и, конечно, Антон сперва подошел не к тому.

— Вам нужно обратиться к Раисе Владимировне, — указала полная дама.

Молоденькая Раиса Владимировна усадила Антона перед собой на стул, достала из ящика кипу бумаг и стала пересыпать их ловко, как давний игрок карточную колоду.

— Мы удивлялись, — приговаривала она попутно, — приходят деньги на фамилию Охотин, а сам Охотин не приходит.

Она нашла нужную карточку и положила перед собой. Я ведь не знал, что вы существуете, — оправдался Антон.

— Существуем, и, говорят, не напрасно. Могу вас обрадовать, — улыбнулась Раиса Владимировна. — На вашем счету шестьдесят шесть рублей.

— Милостивые боги! — изумился Антон. — За один-то фельетончик!

— Наверное, вас много исполняют, — объяснила Раиса Владимировна. — Значит, удачная вещь. Вот демобилизуетесь, будет у вас заработок. Вам еще долго служить?

— До гробовой доски, — сказал Антон. — Я курсант.

— Ах, вот как… — сочувственно вздохнула Раиса Владимировна и выписала бумагу, которую. Антон принял с трепетом души и заметным сердцебиением.

Документ свидетельствовал о его принадлежности к писательскому цеху, объединению, в котором состоят кандидаты на бессмертие.

— Есть время забежать, — сказал он себе, взглянув на часы. — Правда, это будет смахивать на хвастовство, а этого Патанджали не одобряет. Но ведь могу же я не сказать! Нет, не могу… Непременно проболтаюсь…

Ему еще раз повезло: в магазине были ананасы.

— Самую большую шишку! — сказал он продавцу. Зажав фрукт под локтем, Антон помчался к ее дому.

— Сплошные гости, — рассмеялась Нина, увидав его в двери. — Что у тебя? Ананас? Давай сюда, очень кстати. Хотя… Папа! — крикнула она, обернувшись. — Тебе в Латинской Америке не опостылели ананасы?

— Маринованный огурчик, конечно, желательнее, — вкусно расправляя губы, произнес вышедший в прихожую высокий седовласый старик. — Но и от ананаса грех отказываться.

— Папа, вот он какой, Антон, — отвернувшись к стене, сказала Нина.

Папа неторопливо подал Антону руку.

— Тот самый, который сочиняет стихи и здорово дерется? — Папа осматривал гостя пытливо и придирчиво. — Пока ничего не могу возразить. Меня зовут Герасим Михайлович. Будем друзьями, да?

— Я постараюсь, — сказал Антон.

— Пойдем. — Нина взяла его по-детски за мизинец. — Боже мой, ананасы — что за роскошная жизнь! Антошка, ты даже не чудо, а просто чудовище. И как ты догадался прийти именно сейчас?

— Телепатия, — отговорился он.

Выпили понемножку шампанского, съели ананас, и Антон все-таки не сдержался. Рассказал и про визит Ральфа Сарагосского, и про охрану авторских прав.

— Я тоже состою у них на учете, — сообщил Герасим Михайлович. — Многие музыканты сочиняют… Кто по вдохновению, кто ради хлеба насущного.

— Ты, несомненно, всегда сочинял по вдохновению, — сказала Нина.

Герасим Михайлович оглядел ее, прищурившись, оценивая.

— Ты этого не помнишь, девочка, это прошло для тебя незаметно, — грустно улыбнулся старик. — В моей жизни был период, когда я вздрагивал от счастья, получая в руки сторублевую бумажку… Да, Управление по охране авторских прав многих поддержало в трудную минуту… Только стоит ли им подвизаться на эстраде? — Он повернулся к Антону. — Ну какая там для молодого поэта может быть школа? Правильнее писать на театр, на журнал, на издательство. Пусть сперва ваше творчество отвергнут. Но вы будете стремиться к солидной цели, поставите перед собой высокие задачи, повествуете трудную радость соприкосновения с большим искусством.

— У меня, знаете ли, другая цель жизни, — сказал Антон. — Я хочу быть хорошим офицером.

— Римский-Корсаков был хорошим офицером и Цезарь Кюи, а один из Танеевых носил даже генеральский чин. Если есть талант, он проявит себя. Талант не утаишь под мундиром. Человечество в общем-то не слишком богато талантами. И если даже вы вознамеритесь, подобно нерадивому рабу, зарыть талант в землю, люди отыщут ваш талант и заставят его работать на общее благо. Это только бездарности ведут разговоры о забытых шедеврах и пропавших талантах. Были уничтоженные шедевры и таланты, загубившие себя сами. Но нет забытых шедевров и неоцененных талантов. Могу сказать, что даже в исправительных заведениях талантливых заключенных не используют как грубую рабочую силу. Даже там им предоставляют поприще для проявления таланта…

— Папа, перемени тему, — сказала Нина.

— Прости, забылся, — нахмурил лоб Герасим Михайлович, — Словом, уважаемый гардемарин, не увлекайтесь малыми формами, ибо это не увязывается с вашей крупной фигурой… Замахнитесь на недосягаемое. Стремитесь к нему, не боясь лишений и большого труда.

— Он храбрый, — с удивленной лаской в голосе сказала Мина.

Вдруг она поцеловала его. Герасим Михайлович кашлянул, Поднялся со стула, корректно отводя глаза.

— Пожалуй, мне пора в филармонию, — произнес старик.

Антон сообразил, что музыканту совершенно незачем в день приезда идти в филармонию, что надо ему отдохнуть с дороги и не стоит выпроваживать человека на улицу ради дюжины торопливых поцелуев. Все равно через полчаса кончается увольнение.

— И мне пора, — сказал он просто и убедительно, отнимая у Нины руку. — Время вышло.

— Бедняга, — усмехнулась Нина, поняв его. — Я провожу тебя до училища. Ты пока не уходи, папа.

На улице уже точил сугробы март, суля простуды. Воробьи напрасно шарили на мостовых, обманутые рефлексом, выработавшимся во времена гегемонии гужевого транспорта. Антон втянул носом воздух, теплый, влажный, балтийский Он властно напоминал о просторах, которые начинаются там, западнее, за молами порта. В сравнении с ними суетливый город со скучными углами улиц и приземистыми, убоявшимися неба домами заслуживал снисходительной усмешки. Он не был нужен Антону, этот угловатый, задымленный и приструненный порядками город. Патанджали велит жить среди природы. А море разве не природа?

— В это время года наши предки уже начинали смолить свои ладьи, — сказал Антон.

— Не очень торопись, — отозвалась она, понимая. — Сам же потом будешь скучать и писать минорные письма.

— А я и не рассчитываю на одни пряники, — сказал Антон.

Весне сопутствует вдохновение. Антон сочинил «Красную Шапочку» единым духом, правда, дух сей стал теперь полным, ритмическим и подконтрольным. Энрико Ассер записал поэму, и она распространилась во многих копиях по ротам и курсам, и начальство, усмотрев в ней здоровую критику буржуазного псевдоискусства и не усмотрев скользких намеков и поползновений на подрыв воинской дисциплины, благосклонно одобрило сочинение.