Перед вахтой - Алексей Кирносов

— Курс сто пять градусов, товарищ командир!!!

Первым сумел взять себя в руки лейтенант Машкин-Федоровский. Утерев слезы платком, надушенным «Русским лесом», он сказал:

— Вот так попадают в неписаную историю флота, курсант Ташкевич. Теперь тебя не вычеркнет из нее ни стихийная, ни слабая человеческая сила. Умри ты завтра, имя твое моряки будут помнить, пока существуют корабли и их экипажи. И моя скромная фигура будет освещена отблеском твоей славы, потому что рассказывающий эту легенду непременно должен будет упомянуть: дело было на вахте лейтенанта Машкина-Федоровского. Вот какое завидное будущее тебя ожидает, курсант Ташкевич, а пока держи курс сто три градуса и не очень виляй.

Убитый Доня уткнулся взглядом в картушку компаса.

— Как теперь жить? — плакался он Антону после вахты — Может сразу раздеться до трусов и — за борт?

— Погоди пока, — всерьез отнесся к этому Антон. — Может стрястись еще что-нибудь, так же потрясающее умы. Может нас льдами затрет, может, штормом на берег выкинет или на мине подорвемся. Тогда про тебя забудут.

— Не забудут, — всхлипнул Доня. — такое не забывается, это Машкин-Федоровский верно сказал. Помру — в надгробном слове упомянут…

— А как твоя морская болезнь? — переменил Антон тему разговора.

— Чего? — не понял Доня.

— Тогда хватай аппарат, полезем наверх фотографироваться на фоне бушующих стихий, — распорядился Антон.

Он знал, что командиру отделения Доня не откажет.

Убытки от шторма не ограничились бочкой капусты. В кают-компании сорвалось с креплений фортепиано и рухнуло на палубу. Полетели, рассыпались планки, клавиши, разные палочки и оклеенные белым фетром молоточки. Вестовой подобрал один молоточек и попробовал драить им бляху. Было очень удобно. Он поделился опытом. Личный состав кинулся к дверям кают-компании, но тут, как всегда вовремя, появился замполит и прекратил безобразие.

— Охотин, — вкрадчиво обратился замполит к Антону. — Ведь ты же играешь, должен разбираться в устройстве инструмента. Займись, отремонтируй. От всех вахт и авралов я тебя освобожу.

Антон оглядел груду обломков и отрицательно покачал головой.

— Я по слуху играю. Эта механика для меня гималайские джунгли.

Замполит, ответственный за дорогой инструмент, настаивал:

— Может, кто из вашего брата разбирается?

— Поспрашиваю, — обещал Антон.

На заманчивое предложение откликнулись Герман и Сенька Унтербергер. А так как в технике извлечение нежного звука из хитрой комбинации дерева и металла они разбирались весьма платонически, уговорили примкнуть к артели Механикуса. Тот читал любой механизм так же легко, как доктор читает переплетения человеческих кишок. Причем Механикус не потребовал освобождения от вахт и делал дело в свободное время.

Но тут лейтенант Машкин-Федоровский взял свое двуствольное ружье, протер его фланелью, вышел на мостик и подстрелил тюленя. Белокурый машинист Вася, потомок сибирских звероловов, обработал шкуру, натянул ее на обруч и сотворил барабан. Сенька Унтербергер выключился из ремонтной артели и завороженно отбивал негритянские ритмы, пока Антон не вернул его за шиворот на боевой пост к исполнению обязанностей.

К тому времени, как Т— 612 подошел к восточному берегу Колгуева и начал первое контрольное траление, фортепьяно было отремонтировано, настроено, заново отлакировано и закреплено на штатном месте. Замполит вынес Герке и Механикусу благодарность с занесением в личное дело. Сеньке, надоевшему всем до чертиков со своим барабаном, замполит объявил выговор.

Потянулись однообразные тральные дни. Постановка трала, уборка трала, галс на зюйд-вест, галс на норд-ост. Желто-зеленое море, желто-серый берег в порядочном отдалении, и спокойные вахты, на которых ничего не случалось. За полторы недели ни одной мины не подсекли — кончилась, наверное, минная опасность в шестьдесят четвертом квадрате.

На двенадцатые сутки заштормило от норда. Командир приказал поднять трал. Т-612 побежал на, юг, укрываться от шторма в бухте Бугрино. Стали на якорь, и вскоре ветер иссяк, волнение стихло, и солнышко, выглянув на миг из-за тучи, подмигнуло едким смешком: мол, валяйте, моряки, обратно полоть спой квадрат.

— Пойдем поутру, — решил капитан-лейтенант. — Переночуем здесь, на якоре.

В полночь, поддев под бушлат свитеришко, Антон вышел на якорную вахту: работа не утомительная в тихую погоду, гляди вокруг да прикрывай рот ладонью, когда позевываешь. Антон присел на ящик с сигнальными флагами да и глядел себе вокруг.

А вокруг было скучно. Пологий каменистый берег однообразен и уныл. Небо покрыто одной бесконечной тучей, оно давит на воду, и, вглядываясь в даль, нельзя понять, где же море переходит в небо — все линии затерты туманом, пространство пусто и одноцветно. На поручнях, фалах, прожекторе туман оседает каплями воды. Бушлат скоро пропитался сыростью, и вспомнилась уютная койка, томительно захотелось растворить застывшее тело в ее блаженном тепле.

Он вспомнил о своих обязанностях, пристально вгляделся в пологие волны и бесформенные пятна тумана. Одно из основных правил кораблевождения: следует считать себя ближе к опасности, нежели дальше от нее. Но ничего он не увидел, кроме дурной чайки, которая зачем-то носилась над водой в то время, когда все ее родичи дремали носом к ветру, переваривая дневную порцию трески.

— Скучно тебе, старушка, — сказал Антон чайке, снял с шеи бинокль и сунул его в футляр.

— Скучно, старшина, — согласился лейтенант Машкин-Федоровский, единственный человек, существовавший рядом на фоне серо-сырого пейзажа. Возможно, он принял слова Антона в свой адрес. — Это вы очень справедливо изволили заметить. Меня огорчает, что вы вместе с тем не заметили другого обстоятельства, не менее в наших условиях печального.

Антон насторожился:

— В чем дело, товарищ вахтенный офицер?

— В том, что якорь ползет по грунту.

Ему захотелось ругнуть лейтенанта за то, что тот столь нехорошо шутит. Как якорь может ползти при слабом ветре? Машкин-Федоровский пояснил, угадав его сомнения:

— Здесь довольно сильное течение. И сносит оно нас в зюйд-вестовом направлении, где по имеющимся в лоции сведениям торчит трехметровая банка.

Антон ринулся к репитеру гирокомпаса и навел пеленгатор на мыс, ограничивающий бухту с запада. Чудеса. Разница с контрольным пеленгом четыре с половиной градуса.

— В самом деле, — пробормотал он весьма виновато. Как много надо флотского опыта, чтобы предусматривать такие вот шуточки природы! Кто бы подумал, что здесь течение?..

— Думать надо поменьше, — продолжал казнить его самолюбие угадывавший не столь трудно угадываемые мысли лейтенант Машкин-Федоровский. — А вот лоции читать надо побольше.

— Читал, да вот про течение как-то не усек… Неприятно.

— В подобном случае надлежит поднять боцмана и приказать ему потравить якорную цепь, — обронил лейтенант.

— Да уж знаю, что надлежит делать в подобном случае, — махнул рукой Антон и побежал за боцманом.

Минут через десять он вернулся на мостик.

— Благодать божья… — сообщил отсыревшему Антону не менее отсыревший лейтенант Машкин-Федоровский. — При ласковой летней погоде мы плаваем по морям не без приятности и даже некоторого удобства. Эдак прямо как сказал поэт: «Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет, он бежит себе в волнах…» И если упоминаемый ветер задует чуть посильнее, придем отстаиваться в сию тихую бухту — не от робости, конечно, НО лишь потому, что нельзя тогда производить нашу деликатную работу.

— А помните, как нас трепало на переходе? — возразил Антон.

— Будет что рассказывать девушкам в Ленинграде, и станут они уважать, жалеть и любить вас, старшина, особенно если еще не приучены рассказы бывалых юных моряков делить па шестнадцать, — щекотал лейтенант Антона колким ежиком слов. — Но про то, что делается у нас в конце осени, девушкам, даже приученным делить на шестнадцать, рассказывать не советую: назовут лгуном и выдумщиком и навсегда лишат доверия. Осенью нам с вами не пришлось бы скучать да бездельничать на вахте. Да и якорь вряд ли пришлось бросить, а пришлось бы работать полным ходом носом на волну… Проверьте-ка пеленг, старшина.

Антон взял пеленг западного мыса. На сей раз все в порядке. Якорь держал крепко. Лейтенант Машкин-Федоровский умолк, наморщил залысевший уже лоб, задумался. В природе стало как бы чего-то недоставать.

— А что, например, бывает? — полюбопытствовал Антон, чтобы прервать молчание.

Лейтенант внимательно осмотрел серое пространство воды п неба, перегнувшись через поручни, глянул на палубу. Убедившись, что все в природе благополучно, он закурил, присел рядом с Антоном на флажный стеллаж.