Век - Фред Стюарт

— Не могу вообразить что-нибудь более прекрасное, чем этот вечер. — В голосе Лорны звучал восторг. — Может быть, только свадебная церемония. Она была такой чудесной, что я почти решила стать католичкой.

— Мне кажется, мой отец выглядел скованным, — сказал Фаусто на своем школьном, но сносном английском языке.

— А мне он показался очень импозантным.

— Что ж, он наконец бросился в воду.

— Ты хочешь сказать, в омут?

Фаусто усмехнулся:

— Извини. Это значит, что он не может теперь передумать?

— Да. Что-то вроде этого. Как бы то ни было, он, вероятно, не так уж возражал против соединения с церковью, так ведь?

— Думаю, что он мог быть против. Церковь ненавидит социалистов, поэтому отец ненавидит церковь.

— О, это ужасно запутано. А ты социалист?

— Я — империалист. Хочу, чтобы Италия была великой империей, как Англия. Тогда люди будут относиться к нам, итальянцам, с уважением.

— Я уважаю итальянцев. Я люблю Италию! Но я наполовину итальянка, поэтому, думаю, у меня это естественное чувство.

— Тогда ты должна научиться говорить по-итальянски. Я научу тебя. Скажи: Lei е una bella ragazza.

— Что это значит?

— Ты красивая девушка.

Лорне это очень понравилось.

Глава 21

Джулия Ломбардини нервничала. В своем лучшем платье и элегантной шляпе она сидела за угловым столиком в маленьком итальянском ресторанчике в Гринвич-вилидж и ждала Виктора. Как много маленьких ресторанчиков они с Виктором посетили за последние шесть лет! У Джулии были серьезные опасения, когда она позволила ему стать ее любовником, но в личных отношениях все оказалось гораздо лучше, чем она ожидала. У каждого из них был свой отдельный мир. В офисе она была исполнительной секретаршей и была уверена, что лишь немногие люди в банке подозревали, что они любовники. Но вечерами, когда он уходил от семьи, у них был общий мир — романтический и полный веселья. Они тысячу раз ужинали в ресторанчиках наподобие этого — пили вино, смеялись, болтали, держались за руки… а затем возвращались в квартиру на Пятьдесят четвертой улице, которую Виктор снял на ее имя для занятий любовью. Он был ее первым любовником, и она обожала его. В действительности быть его любовницей оказалось для нее менее страшным, чем она думала. И все же оставалось чувство вины, приходилось идти на всяческие уловки.

Сегодня вечером Джулия нервничала, и у нее ныло сердце, так как она должна была сказать ему, что он был ее первый и последний любовник.

Виктор опоздал на десять минут. Она напряглась, когда увидела его в дверях ресторана. Он подошел к столику, поцеловал ее, потом сел и заказал вино.

— Как приятно видеть тебя, — сказал он, взяв Джулию за руку. — Как твоя простуда?

— Так ты получил мое послание?

— Конечно. Я не застал тебя в офисе. Ты знаешь, что я не могу работать без тебя. Но сейчас тебе получше?

— У меня все в порядке. Как было в Риме?

— Свадьба была потрясающей. Никогда в жизни я не пил столько шампанского, и под утро у меня была адская головная боль. — Он вытащил из кармана небольшой сверток. — Я купил это для тебя в Риме. Надеюсь, тебе понравится.

Джулия развернула сверток, когда официант разливал вино. Внутри оказалась черная бархатная коробочка. Она подняла крышку, взглянула на маленький бриллиантовый лук. Виктор заметил, как широко раскрылись у нее глаза.

— Это очень красиво, — произнесла она.

— Тебе действительно нравится?

Джулия захлопнула крышку:

— Конечно, нравится, но я не могу принять его. Отдай это Люсиль или одной из своих дочерей.

В нем шевельнулось подозрение.

— Джулия, в чем дело? Почему ты избегаешь меня с тех пор, как я вернулся? У тебя не было сегодня простуды…

— Нет, я сказала неправду.

— Тогда в чем дело?

— Виктор, я выхожу замуж.

Он не произнес ни слова, но в его глазах она заметила боль.

— Его зовут Чезаре Риццо, — продолжала она. — Он занимается импортом вин в Бруклине. Я была знакома с ним некоторое время. Когда ты уехал, он попросил меня о встрече, и я согласилась. Мы встречаемся почти месяц. Три дня назад он спросил меня, не выйду ли я за него замуж. И я сказала — да.

Наступило долгое молчание.

— Ты любишь его? — наконец спросил Виктор.

— Нет. Он нравится мне. Он приятный человек и будет мне хорошим мужем. Я рассказала ему о тебе. Я была честна с ним.

— Не знаю, что и сказать. Я… — Внезапно его охватил гнев. — Ты не можешь это сделать, черт побери! Мы так любим друг друга!

— Виктор, это длится шесть лет. Шесть. Мне почти тридцать лет. Да, я люблю тебя и, наверное, никого в жизни не буду любить так, как тебя. Но я не могу ждать вечно, пока ты разведешься с Люсиль. А ты ведь не собираешься разводиться с ней сейчас?

— Она не даст мне развода! Мы серьезно поссорились на лайнере по пути в Италию. Я сказал ей, что отдам ей все, что она захочет! Но она не хочет развода, по крайней мере сейчас…

— Сначала ты не хотел развода, теперь она… А где же тут место для меня? Нигде.

Он устало прикрыл ладонью глаза:

— Ты не можешь подождать еще несколько лет? Я найду какой-нибудь способ уговорить Люсиль…

— Нет, — тихо сказала Джулия, не могу. Я люблю тебя, но теперь я стала ненавидеть себя за то, что была твоей любовницей. Я собираюсь выйти замуж за Чезаре. Я хочу иметь собственную семью.

Виктор потерпел поражение и знал это. Он откинулся на стул и сидел мрачно уставившись на бокал с вином.

— Думаю, — сказала Джулия, — мне осталось лишь поблагодарить тебя за эти прекрасные шесть лет.

— Это я должен тебя благодарить.

— У тебя нет чувства обиды на меня?

Он взглянул на нее:

— Нет. Никакой обиды.

В нем не осталось вообще никаких чувств. Он был опустошен.

Неделю спустя из Рима пришла телеграмма, которая привела его в еще большее отчаяние. Телеграмму послала Сильвия. В ней говорилось, что Франко был сбит машиной на улице Дуе Мачелли и умер мгновенно.

Сейчас его переполняло горе. Его брат мертв, женщина, которую он любил, ушла от него, а жена превратилась во врага. Виктор заперся в спальне, сел на подоконник и уставился на Пятую авеню, охватываемый попеременно то яростью, то унылой апатией. Когда дочери попытались уговорить его выйти наружу, он наорал на них и велел убираться.

Лорна и Барбара слышали до этого, как он кричал на мать. Но никогда раньше он не повышал голоса на них.

На похоронах Франко присутствовали сотни людей. Многие пришли с тайным злорадством, но бедняков привела сюда настоящая скорбь. Для них он был тем, о ком Сильвия сказала: «Это был человек, который встал и сказал: «Посмотрите, как все прогнило». Сильвия знала его недостатки. Она знала о его любовницах. Знала, что он скомпрометировал свою газету «Либерта», чтобы расширить читательскую аудиторию; чтобы сделать социалистические идеи более доступными публике, он перемежал их историями о светских убийствах, вроде убийства графини Сант-Элиа. Она любила его со всеми его недостатками, вопреки им. Теперь его не стало. Во время траурной службы по обе стороны от нее сидели оба ее сына. Когда служба кончилась, Тони и Фаусто помогли ей сесть в лимузин. Все трое сидели молча, шофер повез их домой. Потом Сильвия сказала:

— Ваш отец был великим человеком. Никогда не забывайте об этом. И никогда не делайте того, что могло бы осквернить его память.

— Мой отец был убит, — с горечью в голосе сказал Фаусто.

— Мы не знаем этого…

— Мама, зато мы знаем! Это вовсе не несчастный случай. Мафия организовала убийство. Они убили его, потому что у него было достаточно мужества, чтобы открыто сказать, что Италия должна раздавить их. Какая мерзкая страна…

Мать крепко сжала его руку:

— Не говори так. Мой отец умер за Италию, то же сделал и твой отец, но по-другому. Забери свои слова обратно.

На лице Фаусто было написано отвращение. Лицо Сильвии было покрыто плотной черной вуалью, но глаза ее были сухи. Она заплачет, когда останется одна. Но на людях, во имя Франко, она не унизится до слез.

— Хорошо. Извини меня.

«Когда-нибудь, — подумал он, — когда-нибудь я отомщу за смерть отца».

В ту ночь Сильвия лежала одна в своей огромной кровати. Она глядела на балдахин над головой и вспоминала, как провела полжизни с человеком, которого боготворила. Она вспоминала, как неистово он любил ее, вспоминала его молодое тело, которое располнело с годами, его нежность, его храбрость.

Она вспоминала, и все ее тело ныло от одиночества.

— О, Франко, — прошептала она, — любовь моя…

Сильвия обхватила руками его подушку и зарыдала.

Часть IV

Здесь и там

1915–1917

Глава 22

Он представлял из себя почти комический стереотип заносчивого немецкого генерала, в островерхой каске, начищенных до блеска сапогах и с неизменным моноклем. Он расхаживал взад-вперед перед камином в крошечной французской гостинице и кричал на перепуганного молодого лейтенанта, съежившегося от страха. Генерал был так разгневан, что монокль то и дело выскакивал у него из глаза. В какой-то момент, когда он от ярости подпрыгнул, монокль упал на пол, и он раздавил его сапогом. Лейтенант все время украдкой встревоженно поглядывал на дверь кухни, откуда доносились отголоски еще одной битвы — на сей раз между хозяином гостиницы и его женой. Наконец шум в кухне достиг такого уровня, что генерал перестал кричать на лейтенанта и протопал к кухонной двери. Как только он открыл ее, в лицо ему влетел торт с кремом.